Лиса и виноград

Могилевцев Сергей Павлович

Э з о п. Благодарю вас, господин председатель, я восполь­зуюсь этой возможностью. Баснописец Эзоп привык к разным аудиториям. Он выступал и перед царями, и в жалких придорожных харчевнях, где его слушателями были шлюхи и нищие, скрывающиеся от непогоды в обни­мку с кувшином дешевой кислятины. Но такого, господа, собрания жестоковыйных сердец Эзоп не встречал за всю свою жизнь. Вам кажется, что вы львы с отточен­ными когтями и безжалостными зубами, но на самом деле вы трусливые зайцы, дрожащие от страха при ви­де маленькой мышки. Вы испугались баснописца Эзопа, который слаб телом, но силен духом, вы одели его в позорные кандалы, опасаясь за свою подмоченную ре­путацию. Вы страшитесь его язвительных басен, спра­ведливо предполагая, что в них будет сказано о вашем убожестве и позорном образе жизни. И вы справедливо опасаетесь, господа, ибо такие басни уже написаны, и отправлены в разные концы Эллады.

Вам не остано­вить их торжественное шествие из города в город, вам не остановить тот гомерический хохот, который будут они вызывать у людей, увидевших моими глазами ваше ничтожество и ваши пороки. Ваши души, дельфийцы, та­кие же, как ваши лица, ибо похожи на перезрелые фи­ги, раздавленные колесом проезжей телеги. Вы действи­тельно тунеядцы, ибо питаетесь крошками с жертвенника Аполлона, и живете за счет остальной Греции. Вы трусливы, ничтожны, и не вызываете ни капельки сни­схождения. И это не вы мне выносите приговор, а я, баснописец Эзоп, стоящий здесь перед вами в позорных цепях. Смеясь над вами, я смеюсь над всей человечес­кой глупостью и всеми пороками, какие только сущес­твуют на свете. И вы не сможете заткнуть мне рот ни вашим дешевым судилищем, ни вашей дешевой набожнос­тью, которая на самом деле есть большее оскорбление для богов, чем искренний эзоповский смех. Этот смех, господа, будет звучать в ваших ушах до конца ваших дней, и вы не избавитесь от него даже в Аиде. Начав звучать здесь, он будет звучать уже вечно, до тех пор, пока люди еще умеют читать, и способны откры­вать книжечки моих басен, написанных искренне и с любовью к богам. С любовью к тебе, божественная Мнемозина, и к вам, бессмертные Музы. Вот он, господа, вот он, язвительней эзоповский смех, который, начавшись здесь, не кончится уже никогда! (Начинает сме­яться, запрокинув кверху голову, и подняв вверх ру­ки, закованные в цепи.)

П р е д с е д а т е л ь (испуганно, с т р а ж е). Неме­дленно увести осужденного!

С т р а ж а уводит Э з о п а, который не перес­тает смеяться и потрясать закованными в цепи руками.

Смех Э з о п а не умолкает, но, наоборот, звучит все громче и громче, заполняя всю сцену и весь зри­тельный зал. От него, кажется, нет спасения никому, в том числе и ч л е н а м А р е о п а г а, кото­рые застыли в неестественных позах, заткнув уши, раскрыв рты и широко выпучив глаза, застигнутые врасплох этим безжалостным смехом.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Э з о п в темнице. Входят Х е р е й и К о р и н н а.

Х е р е й (бросается к Э з о п у) . Господин! Вы все-таки добились своего, и угодили в эту темницу. Весь го­род настроен против вас, все только и ждут завтраш­него утра, когда по приговору суда вас сбросят с вы­сокой скалы. Чернь в Дельфах беснуется, и ждет – не дождется, когда увидит вас бездыханным, распластан­ным на острых камнях,

Э з о п. Чернь, Херей, беснуется не только в Дельфах, а вообще по всем мире. Она бесновалась раньше, и бу­дет бесноваться до скончания света, которое, очевид­но, в итоге наступит. Чернь вообще не умеет ничего, кроме как бесноваться, это ее отличительная черта. Но гораздо опасней, Херей, другая чернь, – та, которая живет во дворцах, и заседает в парламентах, –этой черни, мой дорогой, надо опасаться больше все­го, и именно против нее боролся я всю свою жизнь. К сожалению, мой дорогой, этот вид черни невозможно победить ничем, кроме своей собственной смерти. То­лько лишь вид умирающего певца, только лишь картина растерзанного львами поэта способна на время остано­вить ее, и дать миру немного передохнуть. Но этот способ останавливать зло слишком дорого обходится певцам и поэтам, – он стоит им собственной жизни,

Х е р е й. Не хотите ли вы сказать, мой господин, что вы специально довели ситуацию до нынешнего состояния, и спровоцировали весь этот судебный процесс, всю эту темницу, и завтрашнюю казнь на рассвете?

Э з о п (с усмешкой). Ах, мой дорогой Херей, в конце-концов человек, который всю жизнь бросался на все, что только шевелится, который перетрахал больше глу­пцов и невежд, чем их родили все жены в Элладе, – в конце-концов такой человек становится перед выбором: а что же ему трахать еще? И не следует ли закончить этот великий трахательный

процесс, этот бесконечно затянувшийся акт одним последним, но оглушительным действием? Таким, чтобы круги от этого акта разош­лись далеко по земле, и достигли ее самых дальних концов, а также самых дальних эпох, которые бы вос­хитились этим последним актом немощного человека, бросившего вызов обстоятельствам и богам. Любой ху­дожник, Херей, неизбежно думает о красивом конце, и готовит его, замирая от ужаса и восторга.

Х е р е й. Ах, господин, вы действительно подготовили грандиозный конец, и, возможно, им вы действительно перетрахаете всех глупцов на земле, – разом, и на все времена. Но, может быть, вам стоит повременить? Пятьдесят лет – это еще не тот срок, когда нужно прощаться с жизнью. Тем более, что у нас есть обна­деживающие известия.

К о р и н н а (бросается к Э з о п у). Господин Эзоп, благодаря вам я стала царицей Дельф! Это что-то не­бывалое и невиданное: я восседала на троне посреди городских площадей, и меня приветствовали толпы на­рода, заваливая подарками и цветами; из-за меня ссорились с женами богатые горожане, а недавно один купец из Коринфа сделал мне серьезное предложение.

Э з о п (с улыбкой, изучающе глядя на К о р и н н у) . Я рад за тебя, девочка, это действительно большая удача – превратиться из шлюхи в добродетельную суп­ругу. Но справишься ли ты с этой задачей?

К о р и н н а (неуверенно). Я постараюсь. Конечно, сто­ять ежедневно около статуи Аполлона, встречая проезжающих иностранцев, было куда веселей, чем сидеть взаперти в лавке купца, и хранить ему верность до гроба. Да и королевой на рынке быть намного прият­нее, чем рожать ежегодно наследника своему благоверному. Но ведь должен же человек стремиться к чему-то высшему, разве не так? (Неуверенно поправляет корону на голове.)

Э з о п (улыбается). Так, деточка, так. Ты своими рассуждениями о добродетели и стремлению к лучшему доставила мне радостную минутку. Хотелось бы рассказать по этому поводу достойную басню, но отчего-то мрач­ные мысли одолевают голову старика Эзопа.

К о р и н н а (радостно, подавшись вперед). Это оттого, что вы не знаете самого главного. Мой купец из Ко­ринфа так влюбился в свою рыночную королеву, что дает огромные деньги на подкуп местных тюремщиков. Уже все всем заплачено, и ночью мы сможем бежать из Дельф. Осталось совсем немного, всего лишь два или три часа, и вас снова ожидает свобода!

Э з о п (с горькой улыбкой). Ах, милая деточка, как это просто – всего лишь два или три часа, и я снова ста­ну свободным! А что будет потом, когда мы все вместе: я, ты, Херей и твой щедрый купец очутимся где-нибудь в безопасности и в недосягаемости для местных стрел и пращей? что, я спрашиваю, будет потом? Ты будешь по вечерам слушать сказки баснописца Эзопа и восхи­щаться очередным оборотом его отточенной аттической мысли?

К о р и н н а (неуверенно). Но, господин Эзоп, я ведь к этому времени стану законной женой, и мне нельзя будет коротать вечера в компании другого холостого мужчины.

Э з о п (горько). В том-то и дело, Коринна, в том-то и дело. Ты недосягаема для меня ни в этой темнице, ни там, на воле, куда ты меня приглашаешь. Ты для меня все равно, что та виноградная гроздь для лисицы из самой известной эзоповой басни. Послушай вниматель­но, сейчас я тебе ее расскажу. Голодная лисица увидела виноградную лозу со свисающими гроздьями и хо­тела до них добраться, да не смогла; и, уходя прочь, сказала сама себе: “Они еще зеленые!” Так и у людей, Коринна, иные не могут добиться успеха по причине того, что сил нет, а винят в этом обстоятельства. Ты, Коринна, тот виноград, который мне никогда не удастся сорвать. Всю жизнь я был голодной лисицей, проходящей лишь по краешку человеческого счастья, которого в избытке было у других, и никогда не было у меня. Но я не роптал, Коринна, ибо прекрасно пони­мал, что превращение волею Исиды из глухонемого ра­ба в известного баснописца – это уже баснословное счастье, о котором даже невозможно мечтать. Нельзя желать слишком многого, моя девочка, нельзя быть слишком жадным, таких людей не прощают боги. Лучше быть голодной лисицей, всю жизнь обделенной простым человеческим счастьем, но все же живым, уважаемым другими, и уважающим себя человеком. Вот так-то, моя девочка, извини за эти сентиментальные откровения, и не сердись за то, что старик Эзоп посвятил тебя в самую страшную и самую главную свою тайну!