Шрифт:
Глава первая. Кто?
Звонко цокая коваными каблуками, Егор торопливо спустился по мраморной парадной лестнице, небрежно кивнул караульному, распахнул входную дверь, вышел на крыльцо…
И замер. Было темно и тихо. Шел крупный снег. Липкий, конечно. Такой снег хорошо катается и лепится, сперва один ком накатаю, а после на него второй, поменьше, а сверху третий, совсем маленький, а из угольев сделаю глаза, а из моркови нос, морковь возьму поплоше, чтоб не жалко, не то дядя Игнат увидит, разозлится, и шашкой — х—ха! — и пополам, болван развалится. А что! Дядя Игнат, он чикаться не будет, он…
Да только где он, тот
— Эй! — окликнул Егор. — Прокати!
Извозчик, не сразу очнувшись, степенно подъехал, снял шапку, стряхнул с нее снег. Между прочим, на лавку. Егор поморщился, но промолчал, сел в сани, привалился в угол, чиркнул серничкой и закурил пахучую трофейную сигару.
— Куда спешите, командир? — спросил извозчик.
— Шестая Станичная линия, два.
Извозчик оказался справный; сани легко и неслышно скользили по пустынным ночным улицам. Вот справа промелькнули богатые витрины гастрономического магазина «Красаков и зять», а вот из ресторации «Авось» выводят подгулявшего купца. Ну да сегодня это ничего, сегодня это можно; ну, попинают, помнут для порядка, а после отпустят. А в будний день три сотни шомполов за непотребный вид… А, ладно! И снова — перекрестки, будки, лавки — мясные, бакалейные, казенки. Ломбард, толкучка, водопойка, баня…
И патруль. За Горбатый мостом. Краснощекий старик в потертой верблюжьего цвета шинели хотел было прикрикнуть на извозчика за резвость, но, заметив Егора, немедля взял под козырек:
— Счастливо отдыхать…
— Гони! — зло приказал Егор, и сани тотчас же рванули дальше…
А через несколько минут замерли возле высокой чугунной решетки, окружавшей двухэтажный особняк. Егор вышел из саней, раскрыл лопатник, дал зеленую и развернулся…
— А сдачу, командир?! — сказал извозчик.
— Не сдаемся.
Пройдя по занесенной снегом дорожке, Егор поднялся на крыльцо, нащупал в темноте потайную собачку, нажал. Дверь отворилась, он вошел.
В прихожей было пусто, лишь на продавленном диване дремала кошка. Поднявшись на второй этаж, Егор вошел в свою комнату, зажег рожок, снял полушубок и, расстегнув чекмень, сел в кресло, снова закурил. Раздалось два звонка. Ага, это старуха. Егор ответил ей, взял со стола газету, развернул.
Все как всегда: победные реляции из Николавии, указ о назначениях, награды. Ну и, конечно же, бои в Проливах и на Горном направлении — то есть и там успех. Что ж, расширяемся, гремим… А военфельдшер Рукин как переберет, так говорит: «Ну и дойдем до океана, а что потом? С кем воевать? Что, с рыбами?». Егор вздохнул и отложил газету. Глупо! По всей державе вешалок наставили, а толку—то? Но торжествуем, да! С размахом. Купца у ресторации помнут, лопатник отберут, а самого потом оставят, где лежал. Мол де нажрался, ну и что, сегодня это можно. Да, впрочем, это можно каждый день, разве кто запрещает? Другое дело то, что если не умеешь пить, — и это еще в будний день, — тогда тебя за свинский безобразный вид под шомпола, под шомпола, чтоб пил да разум не терял, чтоб не позорил свое свободно—людское достоинство! А если можешь, если крепок, — так и пожалуйста, лей, выпивай, лей, выпивай, сколько твоей душе угодно. Вон, говорят, Верховный много пьет, он, говорят, может три штофа враз уесть, и это без закуски, а после выйдет, скажет речь часов этак на пять — и Коалиция, и все они, все наши явные и тайные враги, после весь год трясутся! Он да, Верховный, он это умеет, пьет, пьет уже который год подряд — и никак не напьется. Упырь, действительно…
Вновь прозвенел звонок. Да, и пора уже. Хотя, если честно признаться, не очень—то ему того и хочется. Ну а вилять тем более! Подумав так, Егор резко встал, вышел из комнаты и спустился в столовую.
В столовой — что здесь раньше было, он не знал — Егору очень нравился высокий потолок с лепниной. Рисунок на паркете вытоптали начисто, рисунка давно нет и никогда больше не будет, а вот потолок сохранился таким, каким был и раньше. Да нет, конечно, закоптился, потемнел, потому что не так и высок, его с седла, если встать во весь рост, шашкой легко достанешь… А вот же сохранился, да, и нет на нем этих рожков вонючих, свет — от свечей вдоль стен. Старуха любит драить канделябры. Ну и пусть.
Егор пил крепкий чай с бисквитами, молчал. На этот раз он ужинал один. Так ведь какой сегодня день; другие постояльцы, небось, празднуют. Вот Рукин, например, тот, надо полагать, сейчас «У дядя Геши», а есаул, он тоже патриот…
Старуха, сидевшая напротив, через стол, пристально смотрела на Егора. Должно быть, в юности она была весьма красива. Черты лица у нее правильные, тонкие. И руки тонкие, в перстнях. Она их, видно, с Той Поры и не снимала. Вот только как она умудрилась их сохранить, почему это никто до сих пор их не реквизировал? Или это просто так, стекляшки…
— Ну? — строго спросила старуха. — Решился?
Егор поспешно отпустил голову.
— Три дня всего—то и осталось! — продолжала старуха. — Потом…
Она резко поднялась из—за стола и едва ли не выкрикнула:
— Грех! Грех на себя берешь! Да кабы я сама могла…
Егор вскочил.
— Я… — начал было он.
— Молчи! Но завтра… в полдень!
— Д—да.
Старуха развернулась и вышла из столовой. Егор отставил чашку и задумался. Да кто она такая, чтоб командовать?! Из недобитых же. Зла, как змея. И… Подъесаул Сабанеев уже не однажды кричал: «Да ведьма ты! Колдунья распроклятая! Вот как сдам в Два Баранка, и вся недолга!» Но только все этой угрозой всегда и кончалось. Что Сабанееву? Он нынче здесь, а завтра в Пятой Армии. Ну а скакать под пули с ведьминым проклятием… Шалишь! Вот он, Сабанеев, и молчит. Да и все другие тоже молчат. А что! Старуха кормит их хорошо, и амуницию, если надо, подправит, и если кто чего порой и натворит, она даже тогда в квартал не бегает. А что она, как говорят… Так то не их дела; их дело — строй, картечь, награды, если повезет.
Егор поднялся в свою комнату, снял сапоги и лег на оттоманку. Не спалось.
… А день—то начинался как всегда! Вахт—построение в манеже и доклады, гимн и развод по классам на занятия. Сперва — урок духовной подготовки… Ну, этот — как всегда… Затем фортификация, инженерное дело, строевая подготовка, обед, военная доктрина армии вероятного противника, теория ружейных стрельб…
И тактика. Докладывал штаб—есаул Патрикин. На примере сечи при Дорпктес—ручье объяснял преимущество лавы над эскадронными колоннами и, вообще, иррегулярного принципа комплектования армии над регулярным.
— Вентерь, он и есть вентерь! — говорил Патрикин. — И никогда Четвертой Коалиции не противопоставить нам…
Вдруг дверь со скрипом распахнулась, и в класс вошли четверо. Вошли, позвякивая накаблучными шпорами, сверкая желтым приборным металлом на черных шинелях. В высоких мерлушковых шапках и при палашах. Вошли, остановились возле кафедры. Кандальная команда. СОО. Два Баранка. Скобленые. Псы. Их можно называть по—всякому, но только шепотом. Их можно ненавидеть, презирать, но…
— Встать! — рявкнул Егор, и полусотня поднялась из—за столов.