Лисавета Иванна велела кланяться

Булыга Сергей Алексеевич

— Вот, помню как—то раз на масляной неделе я, маменька и ее старшая сестра поехали кататься. А выезд был у нас отменный — гнедые, как огонь! Отец призвал Матвея, кучера, и говорит…

Вдруг она замолчала, посмотрела на дорогу и приказала:

— Левее забирай, левее!

Извозчик придержал на повороте. Снег, только снег по сторонам. Молчание. Егор, не выдержал, напомнил:

— Вы говорили, как на масляной…

— Да—да, — насупилась старуха. — Тогда—то я его и встретила.

— Кого?

— Владимира Петровича, моего покойного супруга. Ну а потом… У нас

были две дочери и сын. Сын — Александр. Сашенька. Его, надо признаться, в свете не жаловали. Однако же в седле он был хорош! Еще в корпусе Сашу не раз посылали на ординарцы к Великому Князю. И как—то осенью… последней осенью… он приезжает и говорит сестре: «Варюша, я привез тебе поклон». «Ах, от кого?» — она смеется. «Да так, товарищ передал». И началось. Визиты каждый день, записки. А после вдруг… в день Страшного Предвестия он, этот Сашин товарищ, исчез. Варюша… Только что тогда Варюша?! И что все мы тогда, когда… Ну, понимаешь, да? Да и тогда уже все понимали, все чуяли. Правда, Сенат, конечно, о Предвестии молчит, зато столица в ужасе; гадают, как тут быть. Основы ж рушатся — Предвестие!.. Ну а у нас своя беда. День, два, неделю, месяц нет его, товарища. Что было с Варей, можешь догадаться. Ну, и молва. Саша послал ему вызов. Молчание. Саша прождал весь день, а вечером поехал сам. Туда, в казармы. На ночь не вернулся. А утром… Утром все и началось. Саша… упал одним из первых. Вот его кровь меня теперь и бережет. А ведь не знал он ничего, он только там, в казармах, и узнал, там и остался, с ними и вышел, и первым…

Старуха замолчала, отвернулась. Егор немного подождал, потом спросил:

— А… что с товарищем?

Старуха медленно повернулась к Егору, недобро усмехнулась и сказала:

— К нему—то мы сейчас и едем.

— Как?!

— Так судьба распорядилась. Тот страшный человек и Варенькин жених — это одно лицо. Вот, кстати, посмотри, — и старуха подала Егору небольшой овальный медальон.

На медальоне был изображен молодой мужчина в мундире Той Поры. Гвардеец. Офицер. Едва заметная улыбка, настороженный взгляд.

— Так это он? — спросил Егор. — Тогда?

— Он и сейчас такой! — гневно ответила старуха. — Ничуть, совсем не изменился. — И, повернувшись, крикнула извозчику: — Гони!

Да только тот и без того нещадно нахлестывал лошадь, снег комьями летел из—под копыт. Как странно! Жених и страшный человек — одно лицо. Но если это так, то почему она об этом говорит только сейчас, в последний день? И вообще, а что, если все ее рассказы — сущий домысел? Ведь двадцать лет прошло…

Старуха вновь заговорила:

— Страшно? Научу. Ты станешь вперед правым боком, а локоть не прижимай, висок — вот так — прикроешь пистолетом. Да и потом, стрелок он никудышный, он в двадцати шагах не попадет, а ты… Ты ж брал призы. И… Кто еще решится на такое? Все, кто бы это мог, как говорят теперь, остались сзади. Все! Все… кроме тебя.

— Но… почему вы думаете, будто происшедшее — единственно из—за него?

— Я это видела сама. Тогда, на площади. Он крикнул… и все началось. В конце концов; да сколько раз тебе рассказывать?!

— И все—таки… Скажите мне напрямоту: мы едем мстить за вашу дочь или действительно…

— Ты что, не веришь мне?!

— Я…

— Помолчи! Приедем, все поймешь.

— Куда?

— Есть одно место тайное. Поблизости от Гдатска.

— Как? Гдатск? Да это ж где—то там, в Восточных округах! Три тыщи верст…

— Доедем. К вечеру. Гони!

— Э… гэп! Э… гэп!

И снег, и снег в лицо из—под копыт. Да это же безумие! А может, и обман… Тогда куда он едет и зачем? Егор схватил старуху за плечо, вскричал:

— Опомнитесь! Очнитесь! Нет Той Поры! Она ушла…

Старуха вздрогнула, скривила губы.

— А, я должна тебя еще упрашивать! — гневно воскликнула она и тут же приказала: — Заворачивай!

Извозчик резко рванул вожжи на себя.

— Держитесь! — крикнул он…

Но было поздно — сани швырнуло на повороте, небо скрылось за снежной пеленой, извозчик что—то дико закричал… И стало тихо. Совсем тихо. И совсем бело.

Глава четвертая. Становая жила

Когда Егор очнулся, то увидел, что он лежит посреди поля, а полузаметенный санный след теряется неподалеку, за холмом. И больше ничего вокруг. Где это он? Скорей всего, они отъехали совсем немного. Дойдет пешком. Егор поднялся, отряхнулся, прошел по следу…

И остановился. На другой стороне холма следа вообще не было видно, лишь ветер гнал в лицо колючую поземку. Егор полуотвернулся от ветра и увидел невдалеке, шагах в двухстах, большой и крепкий с виду пятистенок с вывеской над распахнутой настежь дверью. Ага, это трактир. Возле него стояло несколько саней да распряженные лошади, низко опустившие головы… Да только сани были не извозчичьи — крестьянские. А вот выходит из двери… Фуражка, черная шинель, ружье… Ну да, это пластун. Из полевых отрядов СОО. Везде они! Как вешалки. Вот повернулся, вот…

Нет, не заметил. Егор уже лежал в снегу, внимательно смотрел…

Пластун прошел к саням, вернулся, замер. Смотрит. И смотри. Смотри, пес, нюхай, пес! Егор осторожно повернулся на бок, ощупал спрятанный в кармане пистолет. Пистолет был в порядке. Мела поземка, было холодно. Пластун никак не уходил.

А в стороне, спускаясь в низину, чернели крайние избы худой деревеньки — соломенные крыши, тощие дымы. Да—да, только туда, и там узнать, где это он сейчас находится — и сразу в город, и…

На Шестую Станичную, два? А там уже Терентьич, улыбается. «Что, написал, голубчик, изложил? Как это еще нет? А почему?» Егор поморщился. Пластун стоял возле саней, прикуривал.

А вот его, наверное, окликнули — и он пошел, скрылся в трактире. Хорошо! Егор отполз назад, вскочил и, пригнувшись, сбежал с гребня холма в низину. Там он остановился, выпрямился во весь рост, отряхнулся от снега, проверил пистолет — и двинулся к деревне, на ходу лихорадочно думая о том, как же ему вести себя, что говорить… Но голова была пуста, ничего не придумывалось. Ну да и ладно, как—нибудь, как говорил дядя Игнат, свинья не съест, а псы, он добавлял, — им кости, пусть подавятся!