Лишённые родины
Шрифт:
«Фельдмаршал граф Суворов отнесся к Его Императорскому Величеству, что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы».
Дата: 6 февраля 1797 года. Подпись: Павел.
Даже без подписи видно, от кого писано; не матушка-императрица.
Со времени своего восшествия на престол новый государь успел пожаловать в фельдмаршалы восемь человек, включая графа Николая Салтыкова, назначенного президентом Военной коллегии, и старого маршала де Брольи, доживавшего восьмой десяток и лишь недавно приехавшего в Россию. Хромой ханжа и интриган Салтыков, не бывавший на поле брани со времен Хотина, но не оставивший за последние четверть века ни одной придворной интриги без своего участия, таскавшийся по салонам и кабинетам в вечно расстегнутом мундире, в штиблетах вместо сапог, с костыльком и с полными карманами образков, — генерал-фельдмаршал! Помилуй Бог, вот уж достойный выбор! Брольи же славу свою заслужил во время Семилетней войны, там же она и осталась; короля своего в начале революции защитить не сумел, военным министром пробыл всего пять дней и уехал в Трир — командовать вдвоем с маршалом де Кастри армией принцев, которую вез в своем обозе герцог Брауншвейгский, пока не надоела. После первой же победы якобинцев, при Вальми, от этой армии не осталось и следа; с эмигрантами еще возился австрийский генерал-фельдмаршал Вурмзер, ныне бегущий от натиска Бонапарте. И вот граф Суворов-Рымникский, генерал генералов, стало быть, поставлен с сим Брольи наравне!
А всё потому, что любит правду без украшений. Новую форму по прусскому образцу у себя в войсках вводить отказался, прямо заявив: «Пудра не порох, пукли не пушки, коса не тесак, а я не немец, а природный русак!» Павел тогда отменил собственный приказ о назначении Суворова шефом Суздальского пехотного полка. Вслед за этим распоряжением полетели выговоры, доставляемые фельдъегерями (слово-то какое! никогда его в России в употреблении не бывало!): за посылку офицеров курьерами, за увольнение их в отпуск без разрешения императора, за их аттестацию для производства в чины… «Удивляюсь вам, ваше сиятельство, — сказал Суворову полковник Каховский, его адъютант, бывший с ним под Очаковом и в Праге, — как вы, боготворимый армией, имея такое влияние на умы русских людей, соглашаетесь повиноваться Павлу, в то время как близ вас находится столько войск?» Суворов аж подпрыгнул, услыхав такие слова, и перекрестил рот Александру Михайловичу: «Молчи, молчи! Не могу. Кровь сограждан!»
На рапорт о предоставлении годичного отпуска пришел отказ, тогда Суворов и написал прошение об отставке, раз уж от всего прежнего, екатерининского, ему осталась только вольность дворянская.
Что войны нет — это он с иронией написал, с издевкой. Бонапарте разгромил цесарцев при Риволи и с часу на час возьмет Мантую, грозя Святейшему отцу в Риме; унять бы молодца, да некому. Граф Александр Васильевич Суворов теперь сельский дворянин: команду сдал и едет в свои деревни — в Кобринский Ключ под Брестом, подарок матушки-государыни за Варшаву. Имение сие слишком велико для него одного. Дочь, слава Богу, замужем, не нуждается. Своими польскими владениями он поделится со своими штабными офицерами, тоже отправленными в отставку. Те, кто решится разделить с ним добровольное изгнание, получат по несколько десятков крестьян с землей и угодьями в вечное владение.
К концу февраля метели стихли, подтаявший на ярком солнце снег, по-прежнему глубокий, был уже не рыхлым, а плотным и накатанным санями, поэтому Сергей Тучков, выехав до свету из Пскова, безо всяких происшествии проделал за день сто тридцать верст и к вечеру миновал развалины крепостного вала Опочки. Там его встретил брат Николай, полковник Севского пехотного полка, чтобы вместе пойти к генералу Долгорукову.
Павловские новшества не вызывали у обоих братьев ничего, кроме раздражения и досады. Вместо того чтобы учить солдат и заниматься делами службы, офицеры тратили время на безделицы, заменяя галуны на своих мундирах, разучивая прусские барабанные бои и перестроения. Распоряжения менялись чуть ли не ежедневно; офицеры попадали на гауптвахту, так и не поняв, за что; великий князь Константин потом бегал туда справляться, как они содержатся, и еще ужесточал наказание, а великий князь Александр, наоборот, пытался за них заступаться, хотя и трепетал перед отцом. Заслуженный боевой генерал мог впасть в немилость из-за совершенно незначительной ошибки на параде, зато ловко отсалютовавший эспонтоном капитан получал повышение в чинах и занимал его место. Вот и князя Долгорукова, тучного и одышливого, Тучковы застали за упражнением в салютовании. Князь был назначен шефом Севского полка, которым Николай Тучков командовал уже несколько лет. Кстати, называть офицеров по именам теперь было запрещено: в списках оставляли лишь фамилию или прозвище. Поэтому Николай был Тучков 1-й, а Сергей — Тучков 2-й.
На исходе минувшего года всех офицеров-артиллеристов вызвали в полночь в Зимний, заставили там прождать два часа в полнейшем недоумении (генерал Мелиссино знал не больше майора Тучкова), а затем какой-то офицер-гатчинец объявил им, что на прежней службе им опалы не миновать, как бы хорошо они ее ни исполняли, и чтобы этого не случилось, пусть ищут себе места. Тучков был совершенно сбит с толку: где же он найдет себе место в России, если император им недоволен?
Видно, придется ехать за границу и служить прусскому королю, благо он хорошо говорит по-немецки. Но старый генерал Михаил Михайлович Философов его от сего проекта отговорил и всё ему растолковал: император просто не хочет сохранять Инженерный и артиллерийский корпус, созданный ненавистным ему Зубовым, а против офицеров ничего не имеет. В самом деле, генерал-инженер Алексей Васильевич Тучков, исключенный против воли из военной службы, был произведен в генерал-аншефы, сделан сенатором и награжден имением в тысячу душ, Сергея же из майоров конной артиллерии перевели подполковником в Московский гренадерский полк, шефом которого был Философов — смоленский генерал-губернатор. Он сделал молодого офицера своим помощником по военной и гражданской части.
Начало новой службы оказалось не из легких. С начала зимы в разных губерниях вспыхивали волнения крестьян: в Орловской, Московской, Ярославской, Пензенской, Калужской, Вологодской, Новгородской; усмирять их государь отправил генерал-фельдмаршала Репнина. В феврале обнаружились беспорядки в Псковской губернии и Полоцком наместничестве — в Себежском, Невельском, Городецком, Суражском и Несвижском уездах: мужики грабили господские дома, грозя барам расправой. Туда хотели отправить Философова, однако Михаил Михайлович, сам будучи псковским помещиком, полагал, что вышло недоразумение, и убедил государя не делать из мухи слона. Вразумлять крестьян в случае необходимости надлежит при помощи военной команды под началом какого-нибудь майора: если этим станут заниматься генералы в столь высоких чинах, иноземные посланники могут неверно сие истолковать. Император с ним согласился, подчеркнув, однако, необходимость выявить корень возмущения. Поэтому Тучков, отправленный в Себеж, вез с собой членов комиссии, которым и предстояло во всём разобраться.
— Зачем вам туда ехать, да еще с войском? — пытался его урезонить генерал Долгоруков. — Я уже послал туда батальон с майором и местным исправником. Завтра наверняка всё будет кончено.
Сергей Алексеевич на это возразил, что даже если завтра всё будет кончено, он должен отправиться с членами комиссии на место беспорядков для выяснения причины оных, а потому просит подготовить еще один батальон и две легкие пушки, которые можно будет поставить на сани. Князь пожал плечами, но отдал соответствующие распоряжения.
Наутро он всячески задерживал отъезд Тучкова, уговаривая хотя бы позавтракать. Да и посланный им давеча батальон вернется с минуты на минуту. Когда закуски уже стояли на столе, за окном действительно показалась вереница саней — в них лежали раненые солдаты. Батальон был разбит восставшими крестьянами, майор и исправник взяты в плен.
Захватив свежий батальон и пушки, Тучков немедленно отправился к месту происшествия, но мятежники уже покинули эту деревню. Местные же крестьяне в бунте не участвовали; избитых майора с исправником они отнесли в дом своей помещицы, своевременно уехавшей в город. Убедившись, что жизни раненых ничего не угрожает, Сергей Алексеевич бросился в погоню за злодеями, чтобы изловить их и наказать.
…Взойдя на престол, император Павел велел присягать на верность себе всем без изъятия. Некоторые сельские священники, которые должны были приводить к присяге крестьян, толковали им это так, что они отныне не помещичьи, а государевы. Тотчас пошли слухи о воле — дескать, новый государь освободил крестьян, только помещики это скрывают. Равенства захотели мужики — чтоб, как дворяне, быть только в воле царской. А того не понимают, думал про себя Репнин, что на злого помещика они могут государю пожаловаться, а на государя где управу найдешь? У Господа разве. Только прежде надобно предстать перед ним.
Чаще всего крестьяне, завидев солдат, тотчас каялись, падали на колени и просили у своего барина прощения; в таких случаях Репнин ограничивался отеческим увещеванием и разъяснениями, строго-настрого приказав войскам обывателей не обижать и спокойно живущих не притеснять, поддерживая порядок и дисциплину. Но некоторые ослушники, озлобленные дурным обращением с ними помещиков, упорствовали, не страшась даже и ружей; войско же должно было сохранить к себе почтение и уважение, а это значит — применить силу.