Лишённые родины
Шрифт:
Саша не может простить Бутову его обращения с Суворовым. Кроме того, они все видят, что на их глазах губят армию, с превеликим трудом и любовью созданную и выпестованную Потемкиным, Румянцевым, Суворовым… Что толку в театральной маршировке, алебардах и эспонтонах, нелепых цветах для воротников и манжет — абрикосовый, изабелловый, селадоновый?.. Поди объясни солдатам разницу между изабелловым и песочным, а за несоблюдение формы обмундирования могут сослать в Сибирь! Пруссакам подражаем, но в чем? Фридрих Великий гордился тем, что вся его армия состоит из наемников; чтобы такое войско вышколить, дисциплина с палками и нужна: молчать! Не рассуждать! Ать-два! А русский солдат знает, за что кровь свою льет, — за Веру и Отечество, да за государеву честь! Фридрих давно лежит в могиле, а и при жизни его русский солдат по Берлину прошагал! Светлейший князь Потемкин называл всё это плетение кос и завивание буклей, ружейные приемы и дефилирование дрянью; ружья лощат и полируют, а стрелять из них не умеют! Красота одежды военной — в соответствии вещей с их употреблением, туалет солдата должен быть таков, что встал — и готов… Суворов говорил, что нет вшивее пруссаков, мы же от гадости были чисты, а ныне паразиты стали первою докукою солдат. Это всё от клейстера на волосах. Одно хорошо: зимой солдатам велено носить шинели. В них куца теплее, чем в епанче.
Ермолов многое передумал за последнее время. Почему никто не смеет сказать императору, что то или иное его распоряжение неразумно? Да, он государь, но он же человек! Еrrаrе humanum est [16] . На что ему советники, министры, генералы, Сенат, если всякое его слово принимается без возражений? Вот он приказал, чтобы весь обоз в войсках заменили вьючными лошадьми; это стоило пять миллионов рублей. Пять миллионов! И это не считая хлопот и беспокойства, посылки ремонтёров во все концы, продажи повозок за гроши… А потом оказалось, что новый порядок во многих отношениях неудобен, и снова вернулись к повозкам — еще пять миллионов рублей! Неужто в казне нашей столько денег, что можно швырять без счета? А губернатор Тредьяковский вон взыскивает недоимки с крестьян за прошлый год. Зато офицерские шляпы теперь велено обшивать не золотым шнуром, а самым узеньким серебряным галуном — как будто этакой экономией можно покрыть все безрассудные расходы!
16
Человеку свойственно ошибаться (лат.).
— Прошу внимания, господа!
Это Саша. Они о чем-то посовещались с Дехтеревым, и теперь у него в руках раскрытая книга. Что он приготовил на сегодняшний вечер?
— «Смерть Цезаря»! Трагедия Вольтера.
Послышались слова одобрения. Стали усаживаться поудобнее, лишь Потемкин остался на окне. Императрица Екатерина запретила перевод этой трагедии на русский язык; сам Вольтер тридцать лет пытался добиться постановки своей пьесы в театре, выдавая ее за перевод из Шекспира (это всё об англичанах, французы же не способны убить своего короля!), но безуспешно. Послушаем…
Каховский и Дехтерев читали по ролям, с чувством, постепенно увлекаясь, принимая гордые позы и делая жесты руками. Ермолов слушал их внимательно, но представлял себе не Рим, не патрициев в тогах и даже не французов, всё-таки казнивших своего короля. Ведь будто о России писано! Вспыхнув в мозгу, эта мысль совершенно поразила его.
Oui, que C'esar soit grand; mais que Rome soit libre, —
витийствовал Брут. —
Dieux! ma^itresse de l'Inde, esclave au bord du Tibre! Qu'importe que son nom commande `a l'univers, Et qu’on l'appelle reine, alors qu'elle est aux fers? Qu'importe `a ma patrie, aux Romains que tu braves, D'apprendre que C'esar a de nouveaux esclaves? Les Persans ne sont pas nos plus fiers ennemis; Il en est de plus grands. Je n’ai point d'autre avis [17] .17
Да, Цезарь, ты велик, но был бы Рим свободен!// На Ганге господин, на Тибре — раб?// Что за нужда повелевать всем светом// И зваться там царем, когда ты в железах?// Что нужды римлянам, моей отчизне// Знать, что у Цезаря есть новые рабы?// Не персы нам враги, враги есть посильнее.// Вот мнение мое. (франц.)
«Новые рабы» — ведь это словно о поляках! И верно, что главные враги Отечества — не за его пределами, а в нем самом.
Quels restes, justes dieux, de la grandeur romaine! Chacun baise en tremblant la main qui nous encha^ine [18] .Трепет пробежал по всему телу Алексея.
Тем временем Цезарь решился объявить Бруту, что он его отец.
Tu crains d’^etre mon fils; ce nom sacr'e t'offense: Tu crains de me ch'erir, de partager mon rang; C'est un malheur pour toi d'^etre n'e de mon sang! Ah! ce sceptre du monde, et ce pouvoir supr^eme, Ce C'esar, que tu hais, les voulait pour toi-m^eme [19] .18
О боги, что осталось от величья Рима!// Дрожа, целуем руку мы, что держит нас в цепях (франц.)
19
Тебя страшит родство// Боишься быть мне ровней// Ты кровь моя — в том горе для тебя!// Ах! этот скипетр с необъятной властью// Тебе желал бы Цезарь завещать {франц.)
В Москве все говорили о том, что во время оглашения указа о престолонаследии на короновании государя в глазах великого князя Александра стояли слезы, он не желает принимать трон своего отца. Александр — наш Брут? Но кто же тогда Кассий, уговаривающий его не слушать голос крови?
Si tu n''etais qu'un citoyen vulgaire, Je te dirais: Va, sers, sois tyran sous ton p`ere; Ecrase cet Etat que tu dois soutenir; Rome aura d'esormais deux tra^itres `a punir: Mais je parle `a Brutus, `a ce puissant g'enie, A ce h'eros arm'e contre la tyrannie, Dont le coeur inflexible, au bien d'etermin'e, Epura tout le sang que C'esar t'a donn'e [20] .20
Будь ты одним из граждан без лица// Сказал бы я: бери пример с отца,// Топчи страну, что долг велит любить;// Двоих тиранов должен Рим избыть.// Но ты же Брут — с геройскою душой// Решительной, отважной и большой.// Твори добро и верь своей судьбе!// Кровь Цезаря очистится в тебе (франц.)
Брут мучается, дав страшную клятву: убить отца ради блага своего отечества. Он восхищается великим Цезарем и ненавидит его, гордится и стыдится того, что он его сын… Царь-батюшка… Государь, отец наш… Нет, Брут — не Александр, это они — русские дворяне, которые одной крови со своим царем, но должны пролить ее ради всеобщего блага…
Цезарь знает, что обречен, и всё же пытается образумить сына: Риму нужна твердая рука.
La libert'e n'est plus que le droit de se nuire Rome, qui d'etruit tout, semble enfin se d'etruire [21] .21
Свобода ныне — право делать зло.// Разрушив всё, Рим рушит сам себя (франц.).
Но Кассий, убийца друга, ликуя объявляет римлянам о том, что у них больше нет господина. Найдутся ли средь них привыкшие пресмыкаться трусы, которые станут жалеть о Цезаре и своем рабстве? Римляне отвечают ему: Цезарь был тираном, да сгинет сама память о нём!
— Эх, если б этак и нашего! — воскликнул Каховский.
— Я готов, господа! — тотчас отозвался Потемкин.
— Что ж! Говорю при всех: прикончишь Бутова — подарю тебе свое имение! Галера станет твоей!
Начались шумные возгласы, посыпались остроты… Ермолов же не мог стряхнуть с себя колдовского влияния пьесы. Последние строки — слова молодых помощников Цезаря, быстро сумевших переменить лагерь, — всё еще звучали в его ушах тревожным набатом:
Ne laissons pas leur fureur inutile; Pr'ecipitons ce peuple inconstant et facile: Entra^inons-le `a la guerre; et, sans rien m'enager, Succ'edons `a C'esar en courant le venger [22] .«Сим извещаю, что Дениско, Мархоцкий, Кречентовский и Ивинский выехали по паспорту генерального консула в Молдове, статского советника Северина, из Ясс в Санкт-Петербург, высидев в Дубоссарском карантине семнадцать дней; въехали в границы российские через Дубоссарскую таможню 13 марта, в Киев же прибыли второго апреля. А как фамилия Дениско есть небессумнительная и известна в рассуждении открывшегося заговора поляков на восстановление прежнего бытия Польши, и Денискины легионы прежде были в Молдове и делали нападения на Галицию, об их прибытии сообщаю особо. При том отметить надлежит, что между ними никаких подозрений не замечено».
22
Их ярость надобно использовать сполна.// Народ наш прост и глуп, удел его — война.// А мы, пока он в разум не вошел// Отмстим за Цезаря, заняв его престол (франц.).
Получив это донесение киевского военного губернатора Розенберга через Тайную канцелярию, император распорядился сообщить о приезде поляков московскому генерал-губернатору Ивану Петровичу Салтыкову и петербургскому военному губернатору графу Буксгевдену «для надлежащего за поведением их наблюдения». Поведение это выглядело вполне благопристойно, и великодушный государь соизволил дать аудиенцию Дениско, который вышел из Зимнего генерал-майором и владельцем двухсот душ с землею на Подолье, взамен конфискованного у него Загужа.