Листая страницы. Жизнь и творчество композиторов Корепановых
Шрифт:
Герман Афанасьевич ответил, что с этой просьбой нужно обращаться в Союз композиторов СССР. И выяснил, что, оказывается, Брахтл уже обращался туда, но Т. Н. Хренников вместо оперы «Наталь» предложил ему поставить свою оперу «Мать».
Так что дружба дружбой, а табачок врозь…
Не знаю, чем закончилась эта история. Скорее всего – ничем. Копировальных аппаратов тогда ещё не существовало, а переписка партитуры вручную в одиночку – слишком долгое и энергоёмкое занятие, а у Германа
Но сам факт вполне примечателен.
А ещё в 1966 году оперу собирался ставить Таганрогский самодеятельный оперный театр комбайнового завода. Там был большой оркестр, хор, балет, солисты. Они даже приступили к разучиванию (дневник Г.К, запись от 12 мая 1966 г.). Но поставили или нет – не знаю, свидетельств не сохранилось.
Как-то сын Германа Афанасьевича, Александр Германович, сказал, что отец вполне мог бы прославить родную Удмуртию, как Эдвард Григ прославил Норвегию. И это – действительно так. Его произведения пользовались успехом везде, где бы ни исполнялись, как в России, так и за рубежом (в Венгрии, в Испании, в Италии). Но почему-то местному руководству такая слава оказалась не нужна. Ему легче прославлять П. И. Чайковского, который прожил в Удмуртии до восьмилетнего возраста и больше никогда здесь не появлялся и даже о ней не вспоминал, чем признать, что и среди родившихся и живущих здесь композиторов встречаются настоящие таланты, способные встать вровень с самыми известными музыкантами планеты.
Увы, за все прошедшие со дня смерти Германа Афанасьевича годы ни одна из его опер ни разу не попала в репертуар местного оперного театра. И если бы только его! Удмуртский театр оперы и балета вообще не ставит произведений местных композиторов. Политика у него такая. Хотя создавался он в далёком 1958 году именно для развития национального театрального искусства.
Поневоле позавидуешь соседним республикам: в репертуаре их театров обязательно есть произведения местных авторов. Там, видимо, более бережно относятся к национальной культуре и не считают её чем-то второсортным.
Впрочем, оперу «Наталь» однажды поставили ещё раз. Случилось это в 1984 году, хотели ею открыть новое здание театра оперы и балета, которое построили на Центральной площади. Но вместо радости событие это принесло много неприятных переживаний и, что вполне вероятно, ускорило смерть композитора, заставив его изрядно понервничать.
Вот письмо Германа Афанасьевича своему другу, дирижёру Эрику Викторовичу Розену, который за несколько лет до этого ставил «Мятеж», вторую оперу композитора, написанную им в соавторстве с сыном.
«Дорогой Эрик Викторович!
Позвонил ты тогда из Москвы, пообещал позвонить на другой день утром, да так я и не дождался этого звонка. Написал бы я тебе обо всем раньше, но все ждал, чем кончится эта история. А она, похоже, уже закругляется (я говорю о постановке оперы «Наталь»).
Я уже рассказывал тебе о том, что при встречах с дирижёром и режиссёром муз. театра я не однажды говорил им, чтобы они пригласили меня на разучивание музыки оперы, на черновые работы над нею. Они же все время отвечали, что «ещё рано, мы позовём вас чуть-чуть позже». И это меня начало волновать.
Но вот 20 ноября в 10 часов утра раздался телефонный звонок и мне сообщили, что в 11 ч. – репетиция (уже с оркестром и на сцене). Представляешь? Предупредили
И вот – мы в зале. Загремел оркестр, открылся занавес, и я чуть не упал в обморок. Как тебе известно, первым номером в опере идёт «Хоровод», где девушки поют и плавно танцуют деревенский хоровод. Вместо этого я увидел сидящих хористок, а на авансцене – в жеманных позах стоящих на коленях с грациозно поднятыми руками четырёх балерин, которые затем медленно поднялись и начали выписывать ногами в изящных туфельках и всеми другими конечностями балетные па. А дальше пошёл настоящий балетный номер, взятый, к примеру, из «Спящей красавицы», из «Бахчисарайского фонтана» или из какого-то другого классического балета. Не хватало только пачек. Затем, к концу хоровода, сбоку вышли четыре паренька, выстроились в ряд, встали в классическую балетную позу и начали «Танец парней». Деревенских! В балетных сапожках!
Это было страшно. Как будто приехал какой-то балетный ансамбль и решил показать своё искусство нашим зрителям, а так как показывать этот ансамбль было негде, вставили его танцы в «Наталь». То есть танцы (все, без исключения!) оказались не из той оперы.
Дальше – больше. Мне показалось, что дирижёр (небезызвестный Виноградов) только на этой репетиции впервые увидел ноты. Если бы ты слышал, что он исполнял со своим оркестром! Дикие, невозможные, совершенно неоправданные темпы, ни одного нюанса, ни одного замедления или ускорения – как будто перед музыкантами стоял метроном.
Но самой страшной оказалась работа режиссёра, вернее почти полное отсутствие какой-либо режиссёрской работы. Этот Титенко оказался настолько безграмотным, настолько безответственным, что охарактеризовать все то, что он наделал на сцене, я просто затрудняюсь. В общем, он «наделал на сцене».
После этой репетиции я имел весьма корректный, но очень жёсткий разговор и с режиссёром, и с дирижёром. Они согласились с моими доводами, но все свалили на исполнителей, которые будто бы не могут выполнить их требования, а затем уверили, что на следующей репетиции постараются исправить то, на что я им указал.
Но на следующее утро изменений не произошло. Да, оркестр играл. Да, дирижёр дирижировал. Но так как он, этот дирижёр, не продумал музыку, не понял её – все распалось на мелкие клочки. Каждый из этих клочков в отдельности вроде бы и звучал, но в целом получалась белиберда. Это было почти то же, как если бы ты заказал шить новый костюм из обрывков разных тканей – обрывки сами по себе добротные, но каков костюм?
Перед вечерней репетицией я зашёл в кабинет к Виноградову, высказал ему все, что я о нем думаю, и потребовал (потребовал!) сыграть так, как слышу эту музыку я, т.е. исполнить её так, как она была задумана. Я потребовал у него ноты, наиграл и напел ему отдельные моменты, ещё раз сказал, что, прежде чем выходить к оркестру, дирижёр обязан все тщательно продумать, что опера должна у него в голове звучать вся, от начала до конца, а не отдельными отрывками. Короче, меня трясло, и я чуть не орал на него. А затем чуть ли не приказом вынудил его прийти ко мне на другой день для прослушивания плёнки с записью постановки оперы в 1961 г. То же было предложено и режиссёру.