Листея

Адамович Александр

– Мысли вслух, мысли вслух.

А сама фурнитура особняка семейства Голобородько, представляла собой палитру модернизма в которую легкими движениями добавлялись нотки романтизма, барокко и даже сталинского конструктивизма. Элегантные формы, что наворачивались разными линиями, пританцовывая на стенах, потолках и полу. Обои – цвет летней яблони, в купе с вечным фруктовым омбре, создавали впечатление нахождения в эдемском саду с Иисусом в лице самого Александра. Ведь повсеместно были развешаны панно, портреты, дипломы, кубки, медали и другие утвердительные трофеи Шуры. Этот

человек очень себя любил, говоря по-правде, было за что, ведь он сам как цветущая сакура, всем видом вселяет надежду в наступающий день.

– Как-то тут чересчур карикатурно, – Глеб расплылся в софе, – но здесь же живет сам Александр Голобородько…

– Ебать его в сраку, – Арсен расхаживал по комнате вглядываясь и оставляя отпечатки на наградах хозяина дома, – да стопудов куплено все!

– Кривозубые крестьяне мы, – понуро всмотрелся в обои пухляш, – вот мы таскаемся по всему Киеву, выполняем грязную работу и что с того? Если ли у нас та жизнь, ради которой так рискуем? Есть ли у нас та эфемерная свобода или мы просто криминальный сброд достойный только пожизненно заключения.

– Ей богу, Глеб, уж лучше ты бы накурился до потери сознания, – Сеня сел рядом с напарником, – понимаешь, мы творим такую хуйню, что даже сам Сатана не захотел бы принять нас к себе в адский котел, даже самые пиздоуродские черти не захотели бы насиловать нас раскаленными арматурами. Живи моментом, толстопуз! Для нас нет “завтра”, наше “вчера” давно прошло, ну и похуй собственно!

– Да не справедливо это как-то.

– И черт с этой справедливостью, тебя в картель никто не звал. Это был полностью твой выбор, Глебушек, ты кузнец своей доли, ебать тебя в сраку.

– Не заскучали?, – терракотово-пурпурный свет из окон осветил игривые локоны на голове парня, – по какому вопросу пришли, мальчики?, – его внешность в представлении не нуждалась, если после постоянного взгляда на его лик ты еще не ослеп, значит тебе повезло смотреть на произведение искусства чуточку дольше, – или просто в гости наведались, хотя это на вас совсем и не похоже. Я вроде денег никому не должен, да и если был бы должен, там у Глеба добра наворовано на три годовых зарплаты небось? Ха-ха-ха-ха, шучу-шучу, мы таки друзья.

– Ага, – хмыкнул Сеня нервно тикая взглядом, – так вот, Шура, у нас тут дело довольно, ебать, серьезное. Мы по поводу некой “Надежды”, таковая у нас числиться?

– Да, – Сашко заметно напрягся, он скорее предпочел бы оставить Надин вопрос в своем сердце, – спрашивайте-спрашивайте, – его тело блищало аки монета, после принятой ванны, конденсат воздуха в виде пара источался от рельефных бицепсов.

– Кто она тебе, Шура?, – по дружески спросил Глеб, – мы понимаем тяготу чувств, но ты не должен забывать на кого и кем работаешь.

– Ха-ха, ничего личного, мальчики, но ситуацию я держу под своим контролем, – он протирал голову бархатно-лиловым полотенцем.

– А вдруг боссу угодно кокнуть Надюшу? Чё скажешь, казанова?, – Сеня тарабанил пальцами прикроватный столик.

– Хм, ну,

эх, – он устремился в сторону другой комнаты, – на голодный желудок очень сложно разговаривать, пошли на кухню! Я что-то приготовлю!

– Это хуепутало даже готовить умеет, вот блядь, потом скажи, что он не выращенный в пробирке сверхчеловек, – бурчал под нос Арсен.

– Можете и помочь кстати, – кухня парнишки была словно снята с обложки журнала о продаже мебели или с экрана передачи о готовке навороченных современных поваров.

– Смотря на тебя могу и пересолить, – ухмылялся Глеб, – я больше по дегустированию блюд, уж не обессудь.

– Ясненько, – фигурист доставал из настольных ножен некий японский нож, пожонглировав оным в руке, он принялся за нарезку и чистку овощей, ничего необычного, просто лук и чеснок, – вот знаете как говорят, без чеснока не надо, а с ним – пусть будет!

– Так что там с Надеждой? Ты меня вокруг лука ебаного не води, – Сеня ухватил морковь со стола и начал нещадно грызть овощ.

– Ну ё-моё, – он воткнул лезвие поперек разделочной доски, – вот что тебе надо Сеня?, – начал тот будто умоляя о прощении, – хочешь чтобы я встал на колени и начал вопить о том, что люблю её и, что отдал бы все только ради сохранения жизни Нади? Может тебе угодно чтобы сказал, что бросаю работу ради девчонки? Сколько поводов для казни тебе надо? Если боссу было бы угодно убить, давно убил бы, ему плевать на наши чувства, мы заменяемый материал для него. Но все же мы по-своему люди, нас отличает эмпатия друг к другу, понимаешь?

– Звучишь как спермотоксикозный мальчишка, – снисходительно молвил Арсен, – соберись, ебать тебя в сраку, чё за хуйню ты тут развел? На коленях распускаешь сопли перед нами, где мужской, сука, стержень? Даже накуренный Глеб, уверенней ведет себя.

– Ух! Какая импрессия!, – ахнул со своего стула напарник, – тебе, Шура, в актёры бы податься. Почти поверил, что ты реально влюбился! Давай, поднимайся, пошли пиво пить.

– Цыц, Глеб! У человека трагедия вообще-то тут, – то ли с невероятной иронией и презрением, то ли с дружеским сочувствием говорил Арсений, – так, ну что там, Шура? Поймал шальной амур твое трижды ебаное сердце, забурлили эндорфины в штанах? Понимаю, с кем не бывает, ну поехали, будем разбираться с этой Надюхой. Давай-давай.

– В смысле разобраться?, – дрожащим голосом отнекивался Шурик.

– В прямом, целебная терапия, я это так называю. Хотя лучше правило четверки, – Сеня вальяжно подпирая Голобородька шел к двери.

– В японском языке число четыре созвучно со словом смерть, – вдруг в разговор включился Глеб, – обычная практика для Сени.

– Верно, Глеб, мой ты верный помощник.

* * *

– Давай! Целуй её! Покажи этот последний лучик угасающей страсти, Видоплясов!, – Филипп надрывался подпрыгивая на стульчике с громкоговорителем на перевес, акустика в огромном полупустом павильоне отдавала ото всех углов создавая продюсерское эхо.