Листья коки

Суйковский Богуслав

Они прижались друг к другу, завернувшись в плащи. Однако холод проникал даже сквозь толстое сукно из шерсти лам. Оба закоченели от холода.

— В такую ночь нельзя спать! — Синчи старался перекричать нарастающий рев метели. Где-то неподалеку, в сгустившейся тьме, послышался высокий стонущий свист. — Это разгневались горные духи! Ох, как они кричат! У спящего они могут отнять жизнь!

— Я знаю, что спать нельзя. Можно никогда уже не проснуться, — отозвался инка.

— Да, великий господин. Когда я бегал по дороге через восточные горы, там заснули два часки. Они несли кипу, а также большую рыбу из Укаяли в Куско,

но задремали в пути. И не смогли проснуться даже по приказу самого камайока…

Но вскоре Синчи ощутил почти непреодолимую сонливость. Усталость, вызванная напряжением последних дней, изнурительный переход, продолжавшийся с раннего утра, слабость, обычное явление на такой большой высоте, — все это вылилось теперь в неодолимое желание спать. Прикрыв лицо полою плаща и плотно закутавшись в него, Синчи с облегчением закрыл глаза. В ту же минуту он почувствовал боль под веками: перед ним закачались, замелькали золотистые кольца, разводы, быстро увеличивающиеся блестящие точки. Вскоре резь в глазах прошла, уступив место блаженной истоме. Режущий свет под сомкнутыми веками начал бледнеть, переходя в зелень, в фиолетовый мрак, в ничто. Он тяжело уронил голову на колени.

— Синчи!..

Голос пробился к нему сквозь завывание ветра, однако гонцу не хотелось внимать этому зову. Он не встрепенулся даже тогда, когда сильная рука сорвала с его головы плащ и принялась настойчиво трясти бегуна за плечо.

— Синчи! Нельзя спать! Слышишь! Спать нельзя!

Он резко выпрямился, ударившись головой о скалу. Голос, уже иной, спокойный и повелительный, звучал совсем рядом:

— Беги и повтори! На службе у сына Солнца запрещается спать в эту ночь!

— Понятно: запрещается спать в эту ночь, — машинально повторил Синчи и окончательно пришел в себя. Бегун поднял глаза на инку, но лишь с трудом различил его силуэт на темном фоне скалы.

— Не спи! — Ловчий кричал над самым ухом юноши. — Ты же знаешь, что это верная смерть!

— Знаю, великий господин. Но… но страшно трудно… Глаза будто сами…

Ловчий не ответил, с минуту он колебался, но потом потянулся к своей сумке и на ощупь принялся что-то искать. Он тронул Синчи за плечо.

— Возьми. Это кока. Бери и жуй.

— Кока? — Гонец, пораженный, взял пачку листьев. — Я думал, что инки никогда…

— Жуй! — повторил ловчий. — Листья помогут тебе продержаться эту ночь.

Синчи, словно в тумане, смотрел, как его спутник тоже кладет в рот листья коки. Сам не зная как, он отважился спросить:

— Значит… значит, и инки жуют листья коки? Я не Знал об этом.

Кахид ответил коротко и резко:

— Не твое дело! Когда тебе дают, бери и жуй. Это хорошая вещь — в случае необходимости!

Синчи, легко поддающийся воздействию листьев коки, как и большинство людей, не принадлежащих к господствующей касте, быстро убедился, что инка прав. Усталость как рукой сняло, он легко одолел сонливость, и даже мысль о предстоящем переходе по тропинке над пропастью перестала страшить его. Он сидел неподвижно, успокоившись, и даже как будто не особенно страдал от холода.

Среди ночи, когда ветер немного стих, он вдруг преисполнился решимости. Не дожидаясь вопросов со стороны инки, Синчи сам обратился к нему:

— Господин, ты большой человек, стоящий возле трона самого сына Солнца. Твои приказы исполняются всеми. Ты мог послать в Силустани любого, кого бы только захотел,

оставшись в уютном доме камайока. Но ты предпочел сам отправиться через горы во время бури. Ответь мне, великий господин, почему ты так поступаешь?

Кока, должно быть, подействовала и на инку, потому что он благосклонно ответил:

— Ты гонец. На каждой дороге тысячи таких, как ты. Ты не знаешь, ни что значат кипу, которые ты носишь, ни известия, которые повторяешь. Однако ты бежишь, покуда есть силы, хотя знаешь, что можешь сбить ноги и надорвать сердце. Ты понимаешь, что это необходимо. Ведь из маленьких поступков каждого человека складывается общий порядок в Тауантинсуйю.

Я ловчий сына Солнца — сапа-инки. Да, мне подчиняются даже высокие камайоки. Однако если ты, выбившись из сил, пошлешь вместо себя какого-нибудь крестьянина или пастуха, то приказ могут перепутать или же потеряют кипу. Если я буду только рассылать людей, а сам стану отсиживаться в теплом месте, большая охота может не состояться. А это было бы очень плохо, потому что все приказания сына Солнца непременно должны быть выполнены. Ты не значишь ничего, даже я ничего не значу, когда речь идет о дедах сына Солнца. А сын Солнца — сапа-инка — это Тауантинсуйю, и его воля — это нерушимость нашего порядка. Да будет известно тебе, что в государстве сына Солнца у каждого свое определенное место, как у камня в постройке. Валун держится, хотя на него давит груз. Человек тоже должен выполнять свою задачу, хотя, быть может, он предпочел бы заняться чем-нибудь другим. Твои мечты, любовь, желания ровно ничего не значит. Только целое, только порядок, установленный сынами Солнца, — вот что важно. Помни об этом!

— Я понимаю, великий господин, порядок — основа всего, — почтительно произнес Синчи.

Глава шестая

Их одежда пропиталась влагой, а когда на рассвете мороз усилился, плащи обледенели и стали походить на кожаные панцири. Вместе с холодным серым рассветом, который медленно проник в долину, утихла метель и даже ветер почти совсем прекратился. Только тучи по-прежнему непроницаемой пеленой окутывали долину, тропу можно было различить не дальше, чем на расстоянии двух шагов, потом след ее терялся и пропадал.

Синчи, отупевший от бессонной ночи, проведенной на морозе в полной неподвижности, нажевавшийся листьев коки, с абсолютным равнодушием взирал на окутывающую их мглу. Однако, когда инка зашевелился и, стряхнув снег, набившийся в складки его плаща, приподнялся, Синчи тотчас же вскочил на ноги.

— Уже день. Веди! — проговорил ловчий таким спокойным тоном, словно эту ночь они провели в тепле и хорошо отдохнули.

— Слушаюсь, великий господин, — торопливо отозвался Синчи и двинулся в путь.

Вначале он шел медленно, время от времени оглядываясь на своего спутника, словно сомневаясь, способен ли инка продолжать путь. Однако, убедившись, что ловчий не отстает и даже, наоборот, подгоняет его, Синчи устремился вперед своей легкой походкой горца.

Скорее чисто инстинктивно он угадывал дорогу среди валунов, скользких от тающей наледи, нередко предательски неустойчивых, срывавшихся вниз при малейшем прикосновении. Ручей, который служил для них ориентиром накануне, куда-то пропал, и они даже не успели заметить его исчезновения. Ни один знак не указывал теперь, где проходит тропа.