Лисянский
Шрифт:
Кадьякцы исполняют приказания Компании с величайшим послушанием и бывают довольны тем, что она за их труд заблагорассудит положить. Кроме бисера, табака и других европейских мелочей, им платится за промысел птичьими, еврашечьими и тарбаганьими парками. Этот торг самый выгодный для компании, так как не стоит почти ничего. Однако же должен признаться, что этот столь прибыльный для Компании торг может со временем обратиться в величайший вред для жителей. Каждое лето они уезжают от своих жилищ на тысячу верст в малых кожаных лодках, и таким образом, на весьма долгое время разлучаются со своими женами и детьми, которые не в состоянии достать для своего пропитания пищу. К этому надо прибавить и то, что в пути кадьякцы нередко встречаются с неприятностями и лишаются жизни. Те же, которые остаются летом на острове, вместо своей общинной работы, принуждены бывают работать на Компанию. Даже и самые старые не освобождены от этой работы. Они ловят морских птиц и каждый из них обязан наловить их столько, чтобы довольно было для семи парок. Такие порядки крайне не нравятся здешним жителям, которые высказывают к старости великое уважение. Меня уверяли, что многие старики, удрученные летами, выбиваются из сил, гоняясь за добычей по утесистым скалам, и делаются жертвой корыстолюбия других. Хотя и можно отдать справедливость нынешнему правителю Баранову и его помощникам, которые, оставив прежние обычаи, обходятся с кадьякскими обывателями снисходительно, однако, при всем том, если вышеуказанные причины не будут совсем устранены, они непрестанно будут уменьшать число жителей Кадьяка.
Чтобы предотвратить совершенное уничтожение этих весьма выгодных промыслов, надлежит, по моему мнению, сделать по крайней мере следующее: 1) все вещи (кроме дорогих), нужные для одежды местных жителей и почти ничего не стоящие компании, продавать гораздо дешевле принадлежавшим ей людям, без которых она даже не может существовать; 2) ввести в употребление железные орудия, без которых ничего нельзя сделать, не потеряв напрасно много времени; 3) не посылать партии на байдарках в отдаленный путь, а отправлять их на парусных судах до места ловли и на тех же судах привозить их обратно; 4) оставлять половину молодых людей дома и не употреблять стариков на тяжелые и несоответствующие их возрасту работы, ибо преждевременная их смерть нередко влечет за собой разорение целого семейства.
Если такие мероприятия будут приняты и приведены в действие, то можно ожидать приезжий не будет иметь мучительного неудовольствия встретиться ни с одним жителем, скитающимся без всякой одежды, что сейчас случается особенно часто и даже среди таких людей, которые в прежние времена были зажиточны и весьма богаты». Таковы некоторые рекомендации морехода.
Лисянский, собственно, первым из русских мореплавателей нарисовал угнетенное положение алеутов и поднял голос в их защиту, довольно смело и нелицеприятно высказывается против существующих порядков во владениях Российско-Американской компании. Покидая Кадьяк, он питает надежду, что его голос будет услышан.
В начале мая шлюп начали вооружать, ставить рангоут, обтягивать такелаж. Бушприт надломился, пришлось его заменять. На борт шлюпа грузили товар для продажи в Кантоне: тысячи шкур морских и речных бобров, выдр, лисиц, песцов, соболей, морских котиков, медвежьи шкуры, моржовую кость, почти на полмиллиона рублей.
В полдень 3 июня при маловетрии «Нева» снялась с якоря. На берегу собрались все жители Павловской крепости, и стар, и млад.
Шлюп поравнялся с батареей. Раздались тринадцать пушечных выстрелов прощального салюта. «Нева» ответила равнозначно. На берегу дружно трижды прокричали: «Ура! Ура! Ура!»
Баннер провожал шлюп до острова Лесного. Обнялся с офицерами, Берху сказал при этом:
— Вы, Василий Николаевич, не забудьте помянуть про нас словечко в «Петербургских ведомостях».
Все знали, что Берх в зимние месяцы увлекся историей освоения русскими Алеутских островов. Записывал каждую смешную историю, объездил все окрестные поселения кадьякцев, слушал их были и небылицы.
У трапа командир обнял Баннера:
— Счастливо оставаться, Иван Иванович, спасибо за все, не поминайте лихом.
В Новоархангельске «Неву» встретили по-свойски, как старого знакомого. Баранов выслал для буксировки в гавань три байдары. До этого шлюп двое суток лавировал среди опасных рифов при слабом ветре. Ветер стих вечером 20 июня, когда едва показалась угрюмая гора Эчкомб, еще покрытая снегом. Подводное течение понесло шлюп на каменистые рифы, пришлось быстро спускать барказ для буксировки, подальше от берега. Утром ненадолго задул южный ветерок, но мощное отливное течение потащило «Неву» из пролива. Байдары, барказ и катер подтянули, наконец, шлюп к месту якорной стоянки.
На берегу Лисянского поразили перемены: «К величайшему оному удовольствию увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова. Во время нашего короткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величию могут считаться красивыми, даже и в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения».
На борт поднялся правитель. Рука его зажила, выглядел он бодро. С Лисянским у него еще с прошлого года установились добрые отношения.
— Вовремя подоспели, Юрий Федорович, и амоната для пользы привезли. Нынче тлинкиты в Ситхе нас не особо жалуют. Не теряют надежды возвернуть прежнее владычество. Ружей и пороху они успели немало наменять у американских купцов.
Зимой, когда «Нева» уходила на Кадьяк, Баранов отправил туда взятых у индейцев с Ситхи заложников-амонатов. Амонаты были порукой тому, что индейцы снова не нападут на русские владения…
Тлинкиты нехотя шли на контакты, а Баранову нужен был устойчивый мир. Через две недели после нудных переговоров в Новоархангельск приехал один из вождей индейцев со свитой. Встречали их с почетом — плясками, пением с бубенцами. Гости не остались в долгу. «Подняв ужасный вой, начали плясать в своих челноках». После этого «тайон был положен на ковер и отнесен в назначенное для него место. Другие гости также были отнесены на руках, но только без ковров…»
На следующий день Баранов привез тайона со свитой на шлюп. На шканцах индейцы затеяли пляски. Лисянский угостил их чаем и водкой.
Перед отъездом командир «позволил тайону выстрелить из 12-ти фунтовой пушки, чем он был весьма доволен. Баранов преподнес вождю индейцев подарки и в знак примирения на каждого из гостей приказал навесить по золотой медали…» На прощание в знак дружелюбия правитель «подарил тайону медный русский герб, убранный орлиными перьями и лентами».
Шлюп между тем готовился к переходу в Кронштадт. Пришлось заменить бизань-мачту, изготовить запасной рангоут впрок. Красили борта, кое-где их предварительно конопатили. Пошла последняя неделя июля.
Еще в прошлогоднюю стоянку Лисянского манила величественная и загадочная вершина Эчкомба, но никто не знал туда дороги. В этот раз нашлись провожатые — двое алеутов с Кадьяка. Взяв в попутчики Повалишина, командир отправился в путь.
Двое суток по каменистым склонам, базальтовым косогорам, сквозь чащу колючих кустарников добирались они с провожатыми на двух с половиной километровую вершину потухшего вулкана и были вознаграждены:
«Стоя на вершине горы, мы видели себя окруженными самыми величественными картинами, какие только может представить природа. Бесчисленное множество островов и проливов до прохода Креста и самый материк, расположенный к северу, казались лежащими под нашими ногами. Горы же по другую сторону Ситхинского залива представлялись как бы расположенными на облаках, носившихся под нами».