Литература и фольклорная традиция, Вопросы поэтики
Шрифт:
Замечено, что новые для каждого периода творчества Чехова принципы утверждались прежде в более крупных жанрах-в повести и в драме, и только потом-в рассказе193. Это дает основание предполагать, как далеко вперед по отношению к своему собственному творчеству прорывался Чехов в незавершенном романе. В самом деле, ошибочная, с опозданием на целое десятилетие датировка "Письма" могла удерживаться столь долго еще и потому, что в нем находим отдельные приметы поэтики позднего Чехова, а один из исследователей, В. К. Гайдук, говоря о том, новом, что появилось "в чеховских произведениях 1898-1904 гг.", нашел даже, что в рассказе "Письмо" - "подобные изменения отразились наиболее отчетливо и знаменательно"194. Теперь, когда мы знаем, что перед нами часть крупного замысла конца 80-начала 90-х годов, ошибку исследователей можно рассматривать как еще одно подтверждение романного происхождения "Письма", а также как указание на то, что новый герой и новые идеалы заявили о себе в творчестве Чехова раньше, чем принято думать.
Попытаемся
Спору нет, при ограниченности имеющихся на этот счет сведений вряд ли кто-нибудь может претендовать на то, что ответ его будет полным и исчерпывающим. .Но тогда по крайней мере постановка вопроса должна быть четкой и однозначной, а это условие подчас нарушалось. Нас в данном случае не интересует, что написал Чехов вместо романа, хотя догадки на этот счет правомерны и по-своему интересны (при этом называют то "футлярную" трилогию195, то "Дуэль" 196, то "Рассказ неизвестного человека"197). Иногда считают, что вопроса о несостоявшемся романе Чехова попросту не существует, ибо каждое его произведение (иногда называют только наиболее крупные вещи)-небольшой роман198 (другой вариант: все произведения Чехова вместе-один большой роман 199), - в сущности утверждая, что на том же фактическом материале можно было бы написать роман, повторяя то, что было сказано с гораздо большей определенностью В. В. Билибиным без малого сто лет назад в его письме Чехову от 6- 7 марта 1887 г. по поводу рассказа "Верочка": "...такая тема... не поддавалась изложению в рассказе и требовала романа..."200. Здесь все высказано прямо, без затуманивающей суть дела терминологической метафоричности: едва ли не из любого рассказа Чехова можно сделать роман если руководствоваться иной, не чеховской, а билибинской поэтикой. Любопытно, что как раз за несколько дней до получения этого письма, 23 февраля того же года, Чехов писал брату Александру, что "Билибин шаблонен".
Конечно, уподобление чеховских повестей и рассказов роману имеет определенный смысл, такой же, как и уподобление его произведений песне, которое мы находим, например, у Шона О`Кейси: "Человек из народа, он знал его язык и дела, знал, чего он хочет и чего боится, и сложил из всего этого песни и пустил их по белу свету, ибо рассказы его это песни, и пьесы его-песни, волшебная негромкая музыка"201. Различие в научно строгом и метафорическом употреблении термина "роман" наглядно проступает в следующем высказывании современного критика: "Романизируется не только повесть, но и рассказ (характерно, по-моему, признание Федора Абрамова: "Рассказ часто тоже... маленький роман")"202. То, что писатель Ф. Абрамов метафорически именует "маленьким романом", литературовед А. Марченко характеризует как рассказ, не избежавший воздействия иного жанра-романа. При этом рассказ остается рассказом, а роман - романом.
Если Билибин (и не он один) готов был развернуть в роман один из чеховских рассказов, то сам Чехов, подталкиваемый многочисленными советами "не размениваться на мелочи" и писать роман, попытался это сделать из замысла нескольких рассказов, каждый из которых представлялся ему отдельной главой романа. Он избирает традиционную форму романа в письмах, которую сам не так давно называл устарелой. Писатель, очевидно, надеялся, что старая, проверенная форма эпистолярного романа тесно свяжет составляющие его части. В одном старинном руководстве для пищущих письма имеется специальное напоминание на этот счет: "...сочинитель должен помнить, что каждое письмо есть следствие предшествующих и начало или предварение последующих"2. Но у Чехова единым действием (и даже временной последовательностью) рассказы не связаны. Сам жанр писем обернулся неожиданной стороной: складывалось единство, которое держится на перекличке настроений и ситуаций, но не на фабульной связи. Иначе говоря, Чехов писал "главы", в которых отсутствовали как раз те инициальные и финальные части, при помощи которых и происходит стыковка отдельных "рассказов" - в роман. Если бы концовки попросту отсекались, стыковка была бы все же возможна. Но их отсутствие не сужает, а раздвигает временные границы повествования. Роман не получался не потому, что между его частями оставались пустоты, просветы (этого-то как раз и не было), а оттого, что, напротив, главам было слишком "тесно", они не столько следовали одна за другой, сколько накладывались друг на друга. Придя в ходе работы к новому обозначению замысла (вместо "роман"-"Рассказы из жизни моих друзей"), Чехов, видимо, сам почувствовал, что получается у него не роман, а нечто вроде лирического цикла, и, пока еще четко не сознавая, но в глубине души уже опасаясь этого и всячески успокаивая своих нетерпеливо ожидавших романа друзей (а заодно и себя самого), уже по существу предугадал эволюцию своего замысла. Однако нет оснований в этом тексте слово "рассказы" рассматривать как однозначное жанровое определение: Чехов все еще надеялся написать роман. Напомним в качестве аналогии, что и в подзаголовке знаменитого романа Чернышевского стояло: "Из рассказов о новых людях". Всем, да и самому Чехову, еще казалось, что он идет к роману. А он
Чеховская символика и ее фольклорные соответствия
Сказочное повествовательное слово, однозначно и неотвратимо связанное с действием, приспособлено для изображения идеально-утопического жизнеустройства. Пушкинские сюжеты тридцатых годов демонстрируют вопиющее несоответствие реальной истории этому идеалу.
Неоконтуренная чеховская композиция и нулевая концовка устанавливали в прозе новый вид связи между словом и делом: повествование прекращалось до завершения событий, как это обычно свойственно лирике. Чехов подчас подходит к черте, за которой, казалось бы, порывается всякая связь между словом и реальностью204. Но именно тогда слово обращается к будущему, зовет к нему, и в этом своем призыве к утверждению доброты, разума и справедливости Чехов создает свою символику, не повторяющую символику фольклора, но типологически связанную с ней.
Разведенные в настоящем, "слово" и "дело" сводились в будущем. Наиболее зримо это происходит в "Вишневом саде".
То, о чем поведал Чехов в рассказе "После театра", задумано было как глава романа. То, о чем повествует лирическая песня, составило бы (если ограничиться только событийной стороной) лишь эпизод эпического или лиро-эпического произведения. Чаще всего ситуация, известная по песне о выборе девушкой жениха, встречается в сказке о Незнайке, одном из "иронических удачников"2(й. Царские дочери трижды получают возможность выбрать себе жениха. Младшей из них не по душе ни царевичи, ни королевичи, и перед третьими смотринами царь угрожает ей: "Ах ты, дочь моя разборчивая! Из каких же людей тебе жениха надобно? Коли так, соберу теперь мещан да крестьян, дураков-голь кабацкую, скоморохов, плясунов да песельников..." (Аф., II, No 296, с. 413). Каждая из трех возможностей реализуется сюжетно; чтобы это стало возможным, сказке необходимо утроить - по сравнению с песней - число невест. Старшая сестра соглашается стать женой царевича, средняя-королевича, младшей достается Незнайка. Ей не придется сожалеть о своем выборе: в конце сказки Незнайка превратится в прекрасного царевича-такова счастливая сказочная развязка. В середине двадцатых годов в поэме "Крысолов", своей "лирической сатире", с ней вступит в спор Марина Цветаева, противопоставив сказочному царству-реальный мир самодовольного бюргерства, счастливой сказочной концовке-свою, разоблачительную. Обыватели Гаммельна не отдадут бургомистрову дочь за музыканта:
Всяк музыканту на свадьбе рад,
Только не в роли зятя.
За музыканта! За нотный крюк!
Звук! Флейтяную дырку!
Где ж это видано, чтобы вдруг
Да с музыкантом - в кирку?
............................................
За музыканта - за голый боб!
Может - в краях незнамых
Только не слыхивал Гаммельн, чтоб
За музыкантов - замуж!206
Лирическая ситуация, столкнувшись с реальной, а не сказочной действительностью, привела к сатире. Существенно, что, вступая в спор, сказочной развязке поэтесса противопоставляет развязку же (несостоявшаяся свадьба и месть музыканта - своеобразное объединение двух различных фольклорных сюжетов). Чеховский рассказ, как уже было отмечено, завершается на той же стадии, что и лирическая песня: фабульная развязка отсутствует.
Чехов-художник подошел к тому привычному и повседневному, житейскому, что народ высказывал прежде всего в своей лирической поэзии. Как и в народной лирике, у писателя ощущение того, насколько реальное течение жизни расходится с идеалом, проникает во все клеточки художественной структуры. В то же время, в отличие от создателей народной песни, он не растворял свой идеал в действительности, не подтягивал ее к идеалу, бескомпромиссному и высокому: "В человеке должно быть все прекрасно..." А в тех случаях, когда стремление к этому идеалу находил в самой действительности, то свои надежды и свою веру воплощал в символ - в форму, составляющую основу песенной образности. И тогда начинались те "совпадения", которые, стоит их только заметить, поражают своей неожиданной точностью. Таков образ вишневого сада.
О символическом смысле уже самого заглавия-"Вишневый сад"-написано немало, однако до сих пор остается незамеченной "конденсированность" этого символического наименования. Уже само определение-"вишневый"-в русском фольклоре имеет идеальный, качественно-оценочный смысл, оно из того же ряда, что и эпитеты золотой, серебряный, жемчужный. Приведем пример наиболее наглядный:
Ай, ты, верба, ты верба моя,
Золотая верба, вишневая!207
Прямолинейное понимание образа здесь привело бы к бессмыслице ("верба ... вишневая"). С вишней, вишеньем связываются в русской народной лирике ощущения радости и счастья.
За образом сада в фольклоре закрепился тоже свой символический смысл. В этой же сказке о Незнайке имеется и другой эпизод, соответствующий ситуации лирической песни. Это сцена с вытоптанным и заново посаженным садом, который оказывается еще лучше прежнего. То, что в сказке составляет одну из картин и выражается в действии, в народной песне превращается в стремление, воплощенное в символ. В очень распространенной песне "Как по сеням, по сеничкам" жена будит мужа-отвязался его конь и вытоптал весь сад. Он отвечает: