Литература мятежного века
Шрифт:
И все-таки не угнаться ему за шалостями Григория Бакланова и Альберта Беляева, о чем поведал в одном интервью Рой Медведев8. Он воздает должное, как считает, порядочности, мужеству и нравственному максимализму прозаика Г. Бакланова вкупе с Евг. Евтушенко и партийным функционером А. Беляевым. Ибо каждый из них якобы страшно, но тайно, в темных глубинах души своей, злобно ненавидел социалистическую Россию, однако ж купался... в лучах официального почета и славы. Вот что делало "наше проклятое прошлое" с людьми. Трагизм положения Бакланова и Евтушенко, оказывается, усугублялся еще и тем, что им приходилось (по крайней мере в общественной жизни) лгать, притворяться, жить двойной моралью. "И Евтушенко в годы застоя не был обойден славой... " я думаю, что Евтушенко был неискренен как раз в годы застоя, а сегодня искренне хочет перемен", - уверяет Медведев. Бакланов тоже не был обделен славой в условиях застоя, но был "вынужден (?) к ним приспособляться и сейчас отказывается (!) от двойной морали". Хороши же "прорабы перестройки", суть существования которых - ложь и лицемерие! Не забыть бы и третьего члена этой весьма скандальной троицы: "В
Рой Медведев оказался человеком весьма проницательным, если столь верно сумел уловить затаенную неискренность, двойную мораль светил перестройки в сфере литературы - Евтушенко, Беляева, Бакланова. Скажи об этом кто-нибудь другой - не поверили бы. А Медведеву верим - он ведь сам из таких... Тут вспоминается выступление М. Шатрова на конференции в Академии общественных наук при ЦК КПСС, посвященной актуальным вопросам исторической науки и литературы. На трибуне - человек в кожанке, грозно сдвинутые брови, сверкающие острым блеском очи, а над головой вскинутый вверх крепко сжатый кулак. Истинное благородство сквозило в позе и в вопросах, бросаемых в притихший зал драматургом, громившим прежний тип жизни. А какое искусство недомолвок и иносказаний? "Вот оно, настоящее", - восторженно бормотал юркий сосед справа и громко аплодировал... Право, не укладывалось в голове: Шатров на трибуне - весь порыв, неподкупная честность "горячего прораба" перестройки, неукротимая готовность к немедленному искоренению советской системы и всего, что связано с ней, - и Шатров - сочинитель весьма заурядных пьесок, славивших большевиков. Хотя нет тут никакого противоречия, ибо Ничто - безлико, цинично и безнравственно.
Исторический поворот в общественном развитии обнажил всю низость, самодовольство и политический экстремизм пропагандистов общечеловеческих ценностей. Вместе с тем четко обозначалась еще одна особенность: совпадение взглядов "прорабов перестройки" с воззрениями тех, кто явил свою, мягко говоря, недоброжелательность по отношению к идеалам социальной справедливости, к традициям и духовным ценностям русского народа. Отсюда их заискивающие обращения к эмигрантам как к высшим экспертам в вопросах перестройки общественной и культурной жизни. Они спешат, суетятся, скопом подписывают обращения, протесты, заявления, письма - приговор их скор и беспощаден.
21 декабря 1988 года "Советская Россия" поведала о далеко не благовидных делах эмигранта второй волны Льва Зиновьевича (Залмановича) Копелева. В связи с этой публикацией в тот же день (потрясающая мобильность!) появилось заявление - протест лидера партии зеленых Петры Келли и отставного генерала Хорста Бастиана из ФРГ, обвинивших газету в отвратительном очернении "настоящего полпреда" СССР и т. д. " пошло-поехало: радиоголоса западных спецслужб узрели в критике-разоблачении Копелева злостную клевету на перестройку, расценили выступление газеты как угрозу демократическому процессу и прочее. Вслед за ними группа московских сочинителей приписали автору статьи негодный "стиль политического мышления", "злобную клевету" и "доносительство". А рядом нарисовали прямо-таки лучезарный образ Копелева: он и примерный гражданин, и радетель перестройки, и неутомимый пропагандист нашей культуры за рубежом. Некто Португалов пытался оправдать даже предательство Копелева ("МН", 1989, № 8). А в письме, напечатанном в журнале "Огонек" (1989, № 2), Ф. Искандер, Ю. Карякин, В. Корнилов, Б. Окуджава, Л. Осповат, А. Приставкин, Д. Самойлов, Б. Сарнов, академик А. Сахаров, Лидия Чуковская, Н. Эйдельман и др. (всего пятьдесят две подписи!) заверяли читателей: "Мы - близкие друзья Льва Копелева - хорошо знаем его как честного и благородного человека, не раз доказавшего свою принципиальность и гражданскую смелость". Что же дальше? После оскорбительных выпадов интернационал-интеллигентов в адрес "Советской России" следует угроза: "Это... отнюдь не локальное выступление по частному поводу. Это новая акция". Словом, копелевы критике не подлежат, мученики за идею потому что. "а какую, простите, идею. Попробуем разобраться.
Сам Копелев сообщает, что начало его политической карьеры падает на 20-е годы в бытность проживания в Харькове. Сколоченная там троцкистско-зиновьевская молодежная группка была разогнана. Копелев уцелел. Каким образом? Ценою предательства: "Я сел за стол, - признается он без тени смущения в книге "Хранить вечно", - и составил довольно длинный список". Так блистательно закончился первый период "деятельности" Льва Залмановича. Затем была Москва. Но честные люди уже обходили Копелева стороной, боялись. "Остерегайтесь этого человека" - таково отношение к нему интеллигенции старшего поколения. Надо полагать, именно в этом узрели авторы письма "чистоту и благородство" Копелева, его "принципиальность и гражданскую смелость"?
В 60-е годы сочинитель Копелев уже матерый "борец за свободу", опытный поставщик "жареных фактов" и дешевых сенсаций для западных "голосов" и "волн". А со второй половины 70-х за подачки русскоязычного американского издательства "Ардис" он начал писать откровенно тенденциозные опусы вроде "Хранить вечно" (1975), "И сотворил себе кумира" (1978), "Утоли моя печали" (1981), "Держава и народ" (1982) и др. Вчитаемся в смысл, вглядимся в систему копелевских представлений о революции, о советских людях, о В. ". Ленине. Октябрьская революция - "переворот, а не революция", утверждает он. Более того - это "контрреволюция большевиков", Ленин - "догматик универсальной классовой борьбы", "фанатичный догматик и доктринер", "азартный политический игрок", "догматик-прагматик"; "Ленин, уверенный, что прокладывает путь к Новому Свету всемирного блага, привел Россию к старому азиатскому деспотизму"
Копелев семидесятых - начала девяностых, живущий в Германии, важная персона: вокруг него группируются диссиденты из соцстран, он главный "советник" по вопросам, касающимся деятельности Союза писателей СССР. Если сегодня, писала газета "Советская Россия", кому-нибудь попадет в руки наукообразная книжонка какого-нибудь американского советолога вроде Дэвида Пайка, содержащая целый табель инсинуаций по адресу Советского Союза, советских и немецких писателей, не следует удивляться тому, что в качестве источника этой "информации" будет указан Л. Копелев" Таковы лишь некоторые факты из его жизни и весьма бурной деятельности. Таков его истинный облик увы!
– совсем не похожий на того ангельски доброго, благородного и неподкупного страстотерпца, каким его намалевали "демократически мыслящие" московские литераторы. Можно ли после этого верить их утверждению: "...он один из тех, кто помогал и помогает налаживать оборванные или ослабленные связи нашей культуры с зарубежным миром"? Мы уже имели возможность убедиться, что это за "помощь". Но еще больше поражают заключительные слова авторов опуса, которых газета "Московские новости" именует не иначе как современными "нашими" (?) властителями дум". "лобная и клеветническая атака на Копелева, возопила группа столичных интеллигентов, "преследует цель поссорить нашу (!) страну с теми, кто и за рубежом верит в перестройку, искренно хочет помочь нам". А ведь это стиль доноса - в духе Копелева же... "Пятая колонна" церемониальным маршем двинулась в Россию.
* * *
Чего только не пережила литература за последние годы, каким фетишам не призывали поклоняться. И как следствие - она находится в болезненном состоянии, в упадке. Тем не менее о литературе надо судить по законам литературы. Ныне такой подход особенно важен, поскольку в своих витиеватых спорах, а чаще в пререканиях о литературе все реже вспоминают о ее главном достоинстве - художественности.
В последние годы многие настолько увлеклись, так сказать, хлебом насущным, что начали забывать о хлебе духовном - высоких идеалах и нравственных принципах. Чертополохом зарастет литературная нива, где нет больше человеческой боли, чувства, стыда и вины за происходящее - тут правит бал серость, пошлость и дурной тон. В конце 80-х годов среди обилия ремесленнических поделок встречались и сочинения, в которых "текущий момент" возбудил интерес читающей публики, подобно бесславно канувшему в Лету роману Анатолия Рыбакова "дети Арбата" (1987 г.).
Другим путем, но к той же цели шел автор романа "Не хлебом еденным". Он радостно приветствовал "перестроечные процесса", происходящие в стране, хотя его несколько смущало "отсутствие активно действующей части в массах". Нужна, писал Владимир Дудинцев, тесная смычка "актива" и "пассива", ибо без сотрудничества с "какой-то общественно пассивной многочисленной частью общества... перестройка невозможна". Мыслитель, стратег! Что такое "общественно пассивная многочисленная часть общества" по Дудинцеву? Он дипломатично объясняет: "Отсюда (из общественно пассивной многочисленной части общества.
– Н. Ф.) исключаю журналистов, экономистов и организаторов экономики, активных производственников..." "так, журналисты, экономисты, организаторы экономики и активные производственники - общественно активная часть, а все остальные - рабочие, колхозники, интеллигенция, то есть собственно народ - это пассивная, инертная масса. Но пусть выскажется литератор до конца: "В обществе существует какая-то инертная масса, к которой нам еще предстоит подобрать ключи". Прекрасная мысль, не правда ли? Только несколько неожиданными для автора романа "Не хлебом единым" кажутся эти ключи: слишком уж они материальные, бездуховные, что ли. "Я полагаю, суетился он, - что такими ключами будет дешевая качественная колбаса, обилие свежих, хороших овощей, недорогая одежда, а для молодежи достаточное количество тряпья".
Вот те на, а как же быть с заповедью "не хлебом единым жив человек?!". Велик в своих помыслах сей гуманист - от щедрот своих даже падшие души, то бишь "инертную массу", не отринул, а одарил пусть дешевой колбасой, да к тому же опять-таки, заметьте, дешевые одежды посулил, дабы, насытившись, смогли оные прикрыть наготу свою. Правда, Дудинцев не уточняет, как долго "инертная масса" должна наслаждаться дешевыми тряпками, вареной колбасой и овощами, зато дает власть предержащим совет, каким путем этого достичь, это "демонстрация новых (?) активных мер" и "применение власти", проще говоря, новых репрессивных и карательных мер. " тут в его советы врываются грохочущие звуки: "Необходима демонстрация новых активных мер по отношению к тем, кого аргументированно критикует пресса". Демократически мыслящий человеколюб сокрушается: "Народ (!) требует... применения власти, а сверху ее не применяют (...) у нас начальство снизу до самого верха говорит о перестройке, но не принимает активных мер..." Наконец, твердо и довольно решительно заявляет: "Я прямо скажу: говоря о гласности, меня удивляет позиция наших верхов. Мы слышим оттуда хорошие речи, но я не вижу, чтобы оттуда, с Олимпа, хоть раз была сброшена молния на кого-нибудь". Право, не хочется вспоминать, как Хрущев "сбросил молнию" на многодумную голову Дудинцева и как это ему зело не понравилось. Теперь же сам просит молний, правда, от имени народа и на чужие головы. Впрочем, не худо было бы узнать, какая такая разница между старыми и новыми активными мерами применения силы. Известно, что новое насилие ничуть не лучше старого, если не циничнее, поскольку выступает под видом истины в последней инстанции. И Дудинцеву, надо полагать, как и "инертной массе", ведомо, что самые демократичные лозунги теряют свой смысл, как только начинают внедряться в практику и общественное сознание посредством дубинок, экономической удавки и расстрелов, практикуемых "демократами".