Литературная Газета 6252 (№ 48 2009)
Шрифт:
Любовью, памятью я жив на свете,
и я несу, как завещанье, свет
всех тех, кого уж нет тысячелетья,
кого вчера лишь только нет.
И если мне под этим небосводом
дано любить и помнить много лет,
то
молчанье тех, кого уж нет…
***
Как примирить звезду и быт,
гром роботов и дробь копыт,
монаршей милости тавро
и дар перуновый– перо?
Как примирить звезду и быт?
Поэт, уткнувшись в снег, лежит
у Чёрной речки роковой,
и коммерсант Артюр Рембо
качает грустно головой.
Эхо
Два полушария Земли–
словно две первозданные юрты,
дымкой галактик одетые,
слитно в пространстве плывут.
Утро кентавровых саг,
золотые уста Заратустры,
ультрамарин поднебесья
и вещей травы изумруд.
Эра могучих сказаний
зачем мою песню тревожит?
Эхо анафор степных
ощущаю дыханьем своим.
Лад стихотворный– от родины.
Горы как вечный треножник.
Ланью промчались столетья.
Небес можжевеловый дым.
Пеший всадник
Я прошёл по путям,
где промчались монгольские кони, –
на Восток и на Запад –
до Хуанхэ и Балкан.
Проступали огни небоскрёбов
на облачном фоне,
и глядел мне вослед сквозь столетия
сам Чингисхан.
Не по воле высокого
Вечного Синего Неба –
по желанию сердца
и тайному зову крови
привела меня память,
сама отряхаясь от пепла,
на просторы
моей родословной тоски и любви.
Оглянувшись на Степь,
осенённую дымкой тумана,
обретал я в дороге себя,
и любимых, и кров.
И служили мне пайдзой4
не повеленье кагана,
а
и хорошая книжка стихов.
Мне дарила Евразия
саги и сны золотые.
И струился из древности
хрупкий таинственный свет,
и гречанка по имени Роза
под небом Софии
обернулась ко мне,
словно знал её тысячу лет.
Как последний кочевник,
я в храмы входил и мечети,
оставляя Пегаса
на свежей лужайке пастись.
Лишь одна моя вера
пребудет со мной на планете –
степь, былинка на тихом ветру
и небесная высь.
«Урагша5!» – и, как лук,
выгибалась опять эстакада,
и московский таксист
помогал мне, и грозный аллах,
чтоб в кочевье моём
огонёк светофора с Арбата
продолжался звездою
в багдадских ночных небесах.
Поднималась не пыль от копыт
на равнинном просторе –
то вверяли свой дымный бунчук
города облакам.
И на пляжном бездумном песке
у Последнего моря
был в душе я с тобой,
моё Первое море – Байкал.
Я прошёл по путям,
где промчались монгольские кони.
Древо жизни шумит
над опавшей листвою веков.
Здесь, на отчей земле,
и тревожней душе, и спокойней.
И, как в юности, снится
хорошая книжка стихов.
Батожаргал ГАРМАЖАПОВ
Степняки
У нас в степи не любят слов пустых.
Мы сызмальства ценить умеем слово.
Но коль сумел затронуть душу ты,–
Мы жизнь свою отдать тебе готовы.
Садись к костру. Вот хлеб тебе и чай.
Пусть чаша дружбы плавает по кругу.
Степняк от друга не имеет тайн.
Степняк умрёт–