Литературная Газета 6271 (№ 16 2010)
Шрифт:
Он статус получил: козлёнок.
Луна сияла. Город спал.
Лишь иногда зевал спросонок.
На этом сказочке конец.
Ехидна мачехина чара.
Не отрешится молодец
ни от конца, ни от начала.
Есть бремя жизни – есть весна –
есть память, верная, как сито…
Стоит над городом
Пьёт гордый мальчик из копыта…
***
Там, в лунном свете, стынет высь.
Оттуда звёзды видят виды.
Проснись, предмет, одушевись
и от души – такое выдай!
Поведай повесть о вещах,
которых тьма, не счесть которых.
О том, кто ночью верещал,
производил бесшумный шорох.
Он – был не вещный, был иной,
из настоящих, из весёлых.
Он – то стоял за тишиной,
то пребывал в пространствах полых.
Проснись, проснись! Свой звук чекань!
(Там души бродят на свободе.)
Там – в лунном свете – спят века,
там – ничего не происходит.
***
Ещё надо приметам сложиться,
совпасть
по причинам особого рода и ряда.
Ещё яблоку с яблони надо упасть,
а для этого яблоне вырасти надо.
Ещё надобе надо явиться на свет.
Ещё выбор не сделан –
и Вечность в запасе.
Ещё нет ничего. И Творения нет.
Лишь Создатель и только Его ипостаси.
Но причины уже забродили в ряду,
восприимчивый хаос иначе подвижен.
И седой Садовод поливает в саду
сеголетние саженцы яблонь и вишен.
Вот, как смерч или молния, Ангел отпал –
канул в хаос, исчез в Мировом Океане.
Улыбнулся Садовник и лить перестал,
карандашиком сделав пометку
на Плане.
Нет пока промежутка
в «ещё» и «уже».
Но в безвременьи ропот
и гул нарастает.
Падший Ангел, укрывшись
в безвредном уже,
на себе искушения опыты ставит.
Но ещё ни предметов,
ни живности нет.
Лишь тревога слышна
в нарастающем гуле.
Только бродят причины
сложенья примет,
по-над молчною Вечностью реют,
как пули…
***
Вот и осень прошла,
словно лишнюю чарку хватила.
Всюду жухлые листья
и жёлтые лица солдат.
Я не пил ничего.
Мне осеннего хмеля хватило.
Я привык притворяться
и голову прятать в бушлат.
Пьют отцы-командиры.
Довольная курит бригада.
То ли сеется дождь,
то ли сыростью тянет с болот.
Я хочу быть один.
Одиночество – это награда
рядовому солдату,
служить ему минимум год.
Это – тысяча с лишним
ленивых таких перекуров.
И неведомо сколько
циничных и скучных бесед.
Я не лучше других,
только служба моя – синекура
по сравнению с той,
на которую ходит поэт.
Если топают в ногу,
молчит самозваная лира.
Говорит барабан.
Впереди – командир полковой.
…Я курю сигарету,
я вижу в глазок нивелира
перевёрнутый мир
и друзей своих вниз головой.
***
Никуда не уйдёшь от судьбы.
Повелела нам Родина-мать
корчевать вековые дубы.
Корабельные сосны ломать.
«Раскорчуй! Растопчи! Раздави!
Посмотри, как душа раздалась!»
В самый раз объясниться в любви –
в самый раз, в самый раз! в самый раз!
Я весёлые избы рублю:
тёс дубовый, сосновая крепь.
Я рисковые игры люблю,
как кочевник ковыльную степь.
Я хорошую жизнь мастерю,
флигелёк к житию-бытию.
Я присяду потом, покурю