Литературная Газета 6447 (№ 4 2014)
Шрифт:
Когда Лера вдруг закричала:
«КЕФИР ПРОПАЛ!»
Мы вскочили,
Свет повсюду включили,
Устроили в кухне летучку,
Собравшись в кучку.
Я был за старшего,
А потому сказал: «Ничего нет страшного!
Нагуляется и вернётся!»
Лера на нервной почве вдруг как засмеётся:
«А может, он уже в другом городе,
сидит голодный и в холоде?!
Или вообще…» Но я Леру пресёк:
«Знаешь, – говорю, – он не щенок,
Чтобы вот так пропадать!
Надо
Сосед, дядя Гарик,
Принёс военный фонарик,
И мы, используя свет фонаря,
Прошли весь парк 50-летия Октября.
Вернулись ни с чем. Сидим в коридоре.
Лера готовится выплакать море.
Дядя Гарик предлагает в газету дать объявление.
И тут происходит чудесное явление!
За дверью слышится шипенье двух носов.
Отодвигаем засов…
И видим: как ни в чём не бывало стоит наш герой,
А с ним рядом ещё и кто-то второй,
Вернее, вторая!
Лера всплеснула руками: «Помогите! Я умираю!»
А Кефир язык высунул
И говорит мысленно:
«ЛЕР, МЫ – С ДОРОГИ…
Неудобно гостью держать на пороге…»
И пропускает вперёд слегка виноватую
Подружку лохматую,
Сам в зубы берёт её поводок,
И такой, скажу вам, у нашего пса видок,
Будто он съел килограмм мухоморов-грибов…
Сразу понятно, что ЭТО – ЛЮБОВЬ!
Теги: Премия имени Антона Дельвига
Злой, поджарый, с автоматом
Эдуард Лимонов. Апология чукчей: мои книги, мои войны, мои женщины.
– М.: АСТ, 2013. – 538 с. – 3000 экз.
Когда-то давно, лет 20 назад, мне стало вдруг интересно: как это люди читают стихи? Берут, открывают книжку, садятся[?] Я решил попробовать. Молодой был, любопытства много, ума нет. Взял книжку (помню точно, это был Пастернак), уселся, начал читать.
И сделал неожиданное открытие. Оказывается, даже на таких поэтов, как пастернаки, распространяется закон Старджона: "90 процентов чего угодно – ерунда". Просто удивительно, сколько в той книжке оказалось плохих стихов. Процентов 90. Ну и 10 – хороших.
Хорошо бы читать (а тем более писать, а тем более жить) так, чтобы попадать всё время в 10 процентов...
Я понимаю, это, конечно, позор, что мне понравились не все стихотворения Пастернака. Но всё же подозреваю, что нечто подобное происходит с каждым читателем, просто об этом не принято говорить.
Приличия – штука сложная. Помните сказку «Новое платье короля»? Кто там в ней нарушил приличия? Только мальчик, крикнувший «а король-то голый», больше никто. Без него всё было бы прилично. Оригинально, свежо – да. Но конвенционально. Я думаю, того мальчика потом в тюрьму
* * *
Речь у нас пойдёт об Эдуарде Лимонове. Его книгу «Апология чукчей» (понравилось название) я открыл с тайной надеждой решить для себя один давний вопрос. Только должен сразу предупредить: я очень хорошо отношусь к Лимонову. На первой странице книги «Это я, Эдичка!» он сидит на балконе и ест из кастрюли щи, а я очень люблю щи!
И всё же меня мучит один вопрос. Почему его считают большим писателем? Нет, я вовсе не хочу, чтобы он был непременно маленьким. Я просто пытаюсь понять, чего такого не понимаю, что понимают все?
Я спрашивал, и мне даже отвечали, но опять как-то непонятно. В том смысле, что, мол, считаем большим, потому что большой. Зверея в одиночестве над неразрешённой проблемой, я придумал объяснительную гипотезу, дескать, Лимонов – это Солженицын сегодня. История, мол, начинается как Солженицын, а повторяется как Лимонов.
На самом деле между ними немало сходств. Солженицын за свою жизнь написал приблизительно три литературных произведения («Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор» и третье место про запас для вдруг я чего забыл), всё прочее у него проходит либо по разряду «интересной, но спорной публицистики», либо – «художественно слабых, идейно перегруженных произведений», по-простому – нудятины. И у Лимонова приблизительно три произведения («Эдичка», «Подросток Савенко», другой вариант ответа).
Солженицын считается «последним великим русским писателем» больше по совокупности заслуг, чем по значению им написанного: сидел, болел, писал, боролся, скрывался, изгонялся, награждался… И Лимонов тоже – был и в Сербии, и в тюрьме.
Солженицына многие ненавидят. Помню, как в 1989 г. один знакомый жарко шептал мне (мы курили «смерть под парусом» – кубинские сигареты «Легерос» под чёрный, как смола, чай у него на кухне, за окном тоскливо завывали троллейбусы, скрипка Стефана Грапелли плела защитный полог от гэбэшной прослушки): «Старик, скоро опубликуют «Архипелаг» – и Сове конец!..» Советской власти то есть. Я, только что из армии, в кургузой парадке, худой, сонный от спирта, впервые в Москве, был потрясён. Глядь налево – вот оно как оказывается! Глядь направо – и вот оно ещё, оказывается, как!..
Теперь ровно за это Солженицына ненавидят: гений чихнул – СССР развалился. И Лимонова тоже многие ненавидят – за лимоновцев, которых он якобы сбил с панталыку, и они погибли или гниют по тюрьмам, а могли бы жить, как все.
Наконец, Солженицын породил «деревенщиков» (не знаю, справедливо ли это, но такая точка зрения есть, мол, вышли из «Матрёниного двора»), а ученики Лимонова – это целое течение в нашей нынешней литературе. Одни без устали себя таковыми провозглашают (Захар Прилепин), другие (Сергей Шаргунов), очевидно, являются, третьи просто похоже пишут.