Литературный гид: 1968
Шрифт:
Я выбираюсь на броню и спрыгиваю на землю. Ноги подгибаются. Слишком твердо под ними.
Из смотрового люка долго вылезает Гоги. Он весь черный. Такое впечатление, что щетина растет у него не по дням, а по километрам.
Он молча подходит ко мне.
Без размаха бьет меня кулаком по губам. Я отшатываюсь, едва не падая.
Это тебе за салагу, говорит Гоги.
Я вытираю рот. На тыльной стороне ладони кровь. Поднимаю глаза и вижу, как парень со штыком показывает на нас пальцем, что-то говоря своему товарищу. Оборачиваются еще несколько солдат. Смотрят, смеются. Они еще и смеются.
Быть бы тебе в нерусском плену, Гоги, если бы не я, говорю я.
Было бы лучше, кацо, говорит Гоги. Мама моя, было бы лучше.
Он отворачивается и идет к танку. Садится на землю, откинувшись спиной на передок. Смотрит мимо меня.
Мы же с тобой одной крови, говорю я, плюясь. Твои слова, Гоги.
Иди в жопу, кацо, говорит Гоги.
Я сплевываю кровь. Ищу глазами Рыбу. Нет Рыбы. Не показывается. Сигареты, что ли, пошел стрелять? В обмен на развитой социализм.
С дороги сворачивает ГАЗ-69. Тормозит у нашего танка.
Вылезают двое. С десантными автоматами. Разминают ноги, оглядываются. Не торопясь, идут к нам. Теперь-то куда торопиться. Смотрят на Гоги, сидящего у передка На меня.
Баран — человек чести, как сам он говорит о себе. Надо же, опять держит офицерское слово.
Сдайте оружие, товарищ сержант, говорит старшина.
Ефрейтор заходит сбоку, автомат наперевес.
Осторожней с пушкой, пазула, говорю я.
Ефрейтор делает шаг ко мне, но между нами вдруг возникает Гоги.
В чем дело, генацвали? — говорит он неожиданно дружелюбно. Сержант героем был, что от него хотите?
Имею приказ доставить на гауптвахту, говорит старшина очень спокойно. Отойдите, товарищ танкист, не усложняйте обстановку.
Какая гауптвахта, слушай? — говорит Гоги, стоя между нами. Мы только вчера приехали. Не будь осел, генацвали, не говори глупые слова.
Старшина смотрит на Гоги и морщится.
Отойди, Гоги, говорю я.
Я снимаю с плеча автомат, расстегиваю ремень со штыком и подсумком и протягиваю все это ефрейтору.
Пошли, старшина, говорю я. Да скажи молодому, чтоб автомат убрал, а то до дембеля не доживет.
Гоги смотрит на меня почти с отчаянием. Он, видно, и в самом деле хотел меня спасти.
Мы подаем друг другу руки. Одновременно.
Мы с тобой одной крови, ты и я, говорю я ему. Приедешь домой, почитай Книгу джунглей.
Гоги молчит. Рукопожатие у него сильное. Я не люблю лягушачьих рук.
Двое бездельников из комендантской роты ведут меня к газику.
Старшина при этом почти по-отечески придерживает меня за плечо.
Ефрейтор забегает вперед и распахивает дверцу.
Эй, друг, кричит Гоги мне в спину, а я читал про Маугли, слушай!
Мы оборачиваемся все трое.
Гоги стоит у своего танка, сунув руки в карманы комбинезона и улыбаясь во весь рот. Зубы у него, оказывается, белоснежные.
Придурок, цедит старшина. А ты пошел, садись.
Он подталкивает меня в спину. Я почти сваливаюсь на заднее сиденье. Там уже сидит ефрейтор.
Ну что, говнюк, говорит он.
Старшина садится рядом со мной и захлопывает дверцу.
Поехали, говорит он водителю.
Комендантский газик заводится с первого оборота, взвыв не хуже танка Мы резко рвем с места Я оборачиваюсь.
Гоги медленно поднимает над головой два пальца, раздвинутые под углом. Он похож на большого грустного черта с маленькими рожками.
Не вертись, говорит старшина. Шею свернешь.
Губу-то уже нашли? — спрашиваю я.
Губа всегда найдется, говорит старшина.
В боковом окне мелькают башни, орудия, стальные блины, откинутые к небу. Темные фигуры на броне. Девять танков, стоящие в затылок друг другу. Издали они выглядят еще страшней.
Что там кричала эта жопа грузинская? — спрашивает ефрейтор.
Сентябрь 1995, Прага
Адам Градилек
Послесловие к чешскому изданию книги Натальи Горбаневской «Полдень» [13]
Когда в 2008 году русистка Михаэла Стоилова брала интервью у Натальи Горбаневской в рамках чешского проекта, призванного сохранить воспоминания участников демонстрации на Красной площади в 1968-м, Горбаневская отказалась добавить что-либо к тому, о чем уже сказала в своей книге «Полдень». Это объяснялось не только усталостью от беспрестанного повторения рассказа об одном и том же эпизоде ее жизни или нежеланием возвращаться даже в воспоминаниях в палаты психиатрических больниц, но и недовольством тем, что чехи и словаки вот уже сорок лет не могут издать документ о главной протестной акции против советской оккупации. И корни подобного спокойного упрямства Горбаневской — вовсе не в эгоцентризме. Она никогда не ратовала за создание ореола вокруг собственного участия в акции и всегда старалась привлечь максимум внимания к действиям других советских граждан, отважившихся на протест. Именно это она и делает в книге «Полдень». Ее отказ объясняется, скорее всего, сожалением по поводу того, что чехи «попросту потеряли интерес» к информации о том, кто и почему встал на их сторону и чем за это поплатился.
13
Natalia Gorban'evsk'a: Poledne. Prel. Milan Dvor'ak, Torst a 'Ustav pro studium totalitn'ich rezimu, Praha, 2012, 310 s.
Нежелание или неспособность чехов и словаков выпустить в свет основополагающий документ о легендарной акции протеста резко контрастирует с той быстротой, с какой удалось в свое время переправить русский оригинал «Полдня» сначала в Чехословакию, а потом — с помощью нынешней публицистки, а тогда студентки Яны Клусаковой — и на Запад.
Яна Клусакова окончила пражский Карлов университет по специальности «богемистика, русистика и эстетика». В 60-е годы она работала в рекламном отделе Центрального кинопроката. Узнав о русскоязычном мюнхенском издательстве, основанном латышским эмигрантом Адальбертом Нейманисом и выпускавшем запрещенную в странах советского блока литературу (произведения Мандельштама, Ахматовой, Пастернака…), Клусакова познакомилась с Нейманисом и стала получать от него книги и возить их своим друзьям в Москву, где в заочной аспирантуре Института искусствознания изучала киноведение. «В чемодане у меня была зубная щетка, немного белья, а так — сплошные книги. Томики на шелковой бумаге я укладывала в конфетные коробки. Две Библии помещались в картонку из-под карловарских вафель. Радовались им невероятно, ведь русская Библия в последний раз выходила до 1917 года. Еще я посылала книги через разных людей. Однажды в Прагу приехал директор Института искусствознания, который даже не подозревал, что в коробке с сахаром ‘Бридж’ везет моей приятельнице-доценту ‘Раковый корпус’ Солженицына, — вспоминает Клусакова. — В Москве у меня были чудесные приятели, знавшие, что я знакома с Нейманисом. В сентябре 1969-го меня спросили, могу ли я ему кое-что передать. Я никогда не бывала на Западе, но все же сказала, что попробую. Мне дали два микрофильма: ‘Полдень’ Натальи Горбаневской и воспоминания Надежды Мандельштам. Это был верх доверия, рукописи добирались до меня по разным каналам через нескольких проверенных людей. Я тогда была в положении и надеялась, что таможенники не станут меня обыскивать. Положила микрофильмы в карманы своего „беременного“ платья и благополучно перевезла в Чехословакию. Но там возник вопрос, как передать их Нейманису в Германию. Я хорошо знала документалиста Яна Шпату, который как раз собирался ехать в Мюнхен, и решила этим воспользоваться. Купила очередную коробку конфет и спрятала в нее оба микрофильма. Шпата без проблем провез их и отдал Нейманису, который передал микрофильмы в издательство ‘Посев’». Во времена нормализации Яне Клусаковой пришлось уйти из Центрального кинопроката. В 1975 году ее на основании доноса обвинили в контрабанде товаров в СССР и обратно; несколько месяцев она провела в следственной тюрьме в Рузине. Только благодаря стараниям адвоката Отакара Мотейла (после Бархатной революции — политика и омбудсмена), Клусакова получила условный срок.
Спустя полгода после Яны Клусаковой «Полдень» привез в Чехословакию чешский альпинист и инженер-гидростроитель Властимил Шмида. Во время учебы в университете в конце 50-х он познакомился с московскими альпинистами — в основном преподавателями МГУ. Вместе с ними и другими чешскими скалолазами Шмида побывал в нескольких экспедициях (Кавказ, Тянь-Шань…), став одной из самых заметных фигур чешского альпинизма. Но оккупация Чехословакии положила конец этим путешествиям. В 1968 году Властимил Шмида и его товарищ Ян Червинка в знак протеста демонстративно вернули все полученные в Советском Союзе медали. В феврале 1970-го Шмида работал на стройке на Украине и благодаря этому смог снова съездить в Москву. Он навестил своего приятеля-альпиниста Владимира Назаренко, с которым когда-то бывал в экспедициях на Кавказе. Зашла речь и об оккупации. «Говорили мы шепотом, потому что в панельном доме все было слышно. Назаренко и его жена Елена Арманд слушали меня, не скрывая стыда», — вспоминал Шмида. В конце встречи он получил от них вышедший в самиздате «Полдень» — чтобы в Чехословакии знали, что не все русские согласны с вторжением. «Отец очень нервничал. Вначале он даже не соглашался, чтобы Шмида вез ‘Полдень’ через границу. Однажды у нас уже был обыск, поэтому отец понимал, какая опасность нам грозит, и старался держаться от политики подальше. Мама же, наоборот, общалась с диссидентами, мы дружили с семьей Константина Бабицкого, протестовавшего на Красной площади», — вспоминает дочь Назаренко Мария. «По частым поездкам в СССР я знал, что таможенники усерднее всего ищут именно литературу. Обычно они закрывали глаза на одежду или другую контрабанду — но только не на литературу. Я боялся и потому завернул книгу в грязное белье. Хотя во время проверки багажа чемодан и открыли, но лишь мельком глянули туда, так что я провез ее в Чехословакию», — рассказывает Шмида, хранивший потом «Полдень» в своей библиотеке в Оломоуце и дававший его читать надежным знакомым. В середине 90-х он подарил книгу библиотеке самиздата «Libri Prohibiti».