Литературоведческий журнал №35 / 2014
Шрифт:
В «Герое нашего времени», естественно, описания природы более реалистичны, менее пышны, чем в романтических поэмах. Но они по-прежнему наполнены глубоким психологическим содержанием и помогают сделать более объемным идейное содержание романа. И, как всегда у Лермонтова, она не статична, ее развитие определяется внутренними противоречиями, отражающими общую противоречивость бытия и художественного мира лермонтовского романа.
В «Бэле» эпизод восхождения на Гуд-гору является своеобразной ретардацией, замедляющей действие, создающей напряженную паузу между двумя частями рассказа Максима Максимыча – «идиллической» и трагической. Снова, как в первой части «Мцыри», как в лермонтовской лирике, мир горной природы одушевлен присутствием высшего начала. Тишина неба и земли ассоциируется с молитвенной сосредоточенностью человеческой души. Горы торжественно царят над миром,
Однако тишина и спокойствие природы обманчивы. Начинающих восхождение путников сопровождает тихое утро, ясная погода, «чудные узоры» «хороводов звезд», «весело», «ярко» горящие на восходе «румяным блеском» снег'a. С этой безмятежной картиной контрастирует описание «мрачных, таинственных пропастей», куда сползают «пугающиеся приближения дня» туманы, и 'oблака, «отдыхающего на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу». Однако только бывалый Максим Максимыч обращает внимание на «кровавую полосу» над восходящим солнцем, предвещающую метель. Через два часа она начинается, напоминая рассказчику родину. Но горная метель «печальнее, заунывнее», ей нет простора развернуться.
Изображение природы в этом эпизоде отражает контрастность двух частей «Бэлы», на которые именно он разделяет повесть. «Счастливо» завершившейся истории любви русского офицера и черкешенки соответствует пропетый в ретардации гимн мощной, неотразимой красоте Кавказа. Но «серое облако», висящее на Гуд-горе, «грозило близкой бурею» – как сообщение об убийстве отца Бэлы в конце первой половины рассказа омрачает «идиллический» вывод Максима Максимыча: «Да, они были счастливы!» И неожиданно поднявшаяся на Крестовой горе буря пророчит трагический финал повести.
Картины природы в «Бэле» отражают важнейшую идею повести – непримиримое противоречие севера и юга, европейца и горцев. Южная природа враждебна чужакам, непредсказуема, ненадежна, как и люди: «Уж эта мне Азия! Что люди, что речки – никак нельзя положиться!» Однако события повести демонстрируют противоположное: эгоистическая воля европейца разрушает судьбы «естественных людей».
Интересна роль пейзажа в «Тамани». Он снова помогает заострить конфликт повести. В отличие от «Бэлы», он лаконичен, здесь нет ярких, красочных, торжественных образов горной природы. Он преимущественно ночной, в нем, как правило, смутно, неясно видны окружающие предметы. Но Лермонтов виртуозно использует для своих художественных целей игру мрака и света.
Полный месяц освещает лачужку, где останавливается Печорин. В его лучах резко мелькнувшая тень настораживает героя, подталкивает его «прояснить» ситуацию, разобраться в странном поведении слепого. Затем «луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман», в темноте сверкает пена бушующих волн. Сквозь туман и бурю ветер едва доносит до Печорина обрывки разговора девушки и слепого, едва различима «черная точка» приближающейся «бедной лодки». Ночной мрак сопровождает развитие загадочных событий повести.
Начинающейся ночью, в отсутствие месяца, происходит и кульминация повести – романтическое свиданье, обернувшееся попыткой убийства. Мрачная ночь, волнующееся море снова символизируют непредсказуемую, таинственную метаморфозу страстной любовницы в жестокую убийцу.
Луна выходит только чтобы осветить «счастливый конец»: выброшенная Печориным из лодки ундина спаслась, что «почти обрадовало» Печорина. Месяц освещает и развязку – жестокую сцену прощания контрабандистов со слепым. Таинственные события окончились буднично и прозаически. Загадочное приключение, овеянное мраком тумана, завершилось, и свет месяца, а затем и утра озаряет произошедшее светом истины и самоанализа, приводит Печорина к подсчету убытков и трезвому и грустному недоумению: «Зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов?» (В «Тамани» Печорин еще молод, и, возможно, не осознаваемая им самим тяга к романтической позе, которую он позже так жестоко высмеет в Грушницком, заставляет его делать судьбу ответственной за печальные следствия собственного любопытства. В «Княжне Мери» герой уже будет более мудр и самокритичен.)
Таким образом, «импрессионистическая» «игра светотени» в «Тамани» создает напряженный контраст между ожидаемой героем романтикой «полуденных стран» и грубой реальностью. Главные, таинственные, интригующие события происходят в морском тумане, безлунной ночью. Начало и конец повести озарены луной и светом дня, которые выявляют скудную, убогую обстановку лачуги и унылую, разочаровывающую Печорина концовку «романтического приключения». Снова диалектические противоречия природы помогают осмыслить мир и место в нем человека.
В «Княжне Мери» отношение Печорина к природе повторяет то, которое мы встречаем у героя лирики. Природа – единственное, что неподвластно разрушительной силе его скептицизма. «Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потоку, падающего с утеса на утес». В минуты общения с природой, «какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, все в минуту рассеется, на душе станет легко…» – «Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе…» Как и рассказчик в «Бэле», Печорин, впервые оказавшийся на Кавказе, испытывает радостное, приподнятое чувство. Природа вливает в него бодрость и свежесть. Его посещает мысль, что красота природы, единство с ней могли бы стать высшей ценностью для человека. «Солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? зачем тут страсти, желания, сожаления?» На фоне яркой первозданности природы суетными и ничтожными представляются человеческие страсти и стремления. Но следующая же фраза резко разрушает возвышенный строй мысли героя: «Пойду к Елисаветинскому источнику; там, говорят, утром собирается все водяное общество». Между миром природы и миром людей Печорин выбирает второй, причем странная, впервые встречающаяся оксюморонная характеристика общества представляет его как что-то противоестественное и нелепое. Следующее затем язвительное описание «водяных» нравов усиливает разочарование в совершенном героем выборе.
Дальнейшие события повести определяются «страстями, желаниями, сожалениями» – их бренность и ничтожество Печорин ощутил сразу по приезде в Пятигорск. Открывающая повесть зарисовка величественной и прекрасной природы создает контрастный фон для картины суетных человеческих страстей. Печорин с самого начала понимает это и тем не менее с головой погружается в мелочную борьбу самолюбий – одно из многих противоречий, из которых соткана натура Печорина.
Печорин умеет чувствовать и понимать природу, в общении с ней он испытывает духовное очищение, минуты светлой и возвышенной радости – единственной, которая не обманывает и не сменяется разочарованием. Но эти мгновения непродолжительны, «приманки страстей пустых и неблагодарных» соблазняют героя и отдаляют его от того, что могло бы стать высшей и нетленной, по мнению Лермонтова, ценностью для человека.
В «Фаталисте» природа помогает сформулировать философскую идею романа. «Конкретный ночной пейзаж посредством лирического размышления как бы переключается во “вселенский”» 43 , соотнося звезды и человеческие судьбы и выявляя философские истоки трагедии Печорина.
Так вот, оказывается, о чем «звезда с звездою говорит» в «Выхожу один я на дорогу…»: о человеческих судьбах! Звездная «пустыня внемлет Богу», чтобы узнать, отобразить и передать людям волю их судьбы. Небо – гигантская Книга Судеб. Считающие так люди ощущают свою связь с миром, Вселенной, Божеством, и эта «уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным», придавала им «силу воли». Печорин иронизирует над этими «людьми премудрыми», он знает, что это не так, они заблуждаются, жизнь – «пустая и глупая шутка». Но за насмешкой кроется затаенная зависть. У тех людей была какая-то нравственная опора, идеалы, пусть ложные с его точки зрения, но их вера давала им возможность жить уверенно и осмысленно, Печорин же и его поколение, скептики, этого лишены. Они не обольщаются ложными иллюзиями, но испытывают холод вселенского одиночества, предоставленные самим себе, «равнодушно переходят от сомнения к сомнению», не имея идеалов, нравственных принципов. Для таких людей единственной жизненной целью становится самоутверждение в борьбе с себе подобными, но как быстро она утомляет своей бессмысленностью. В результате – «средь бурь пустых томится юность наша…»
43
Лермонтовская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия, 1981. – С. 369.