Литерный эшелон
Шрифт:
Глядя на очередной улетающий клин, комиссар заметил:
– Перелетные птицы – крайне сволочные существа. Вот они бросают свою родину летят в сомнительную Африку за сомнительным же теплом.
– А что поделать, коли у них конституция таковая, что зиму они пережить не могут. Выздыхают все – вам с того легче будет?.. Вон, когда казаки бастующих шашками рубили, все политбюро по Женевам сидело…
Комиссар зло фыркнул.
Он с первого взгляда невзлюбил Павла.
Павел отвечал ему взаимностью.
…В конце августа Павел прибыл попутным эшелоном на Урал. Соскочив с подножки вагона, с удовольствием осмотрел окружающую степь: десять лет назад он бежал ровно этими краями к Астрахани, и небо казалось ему если не с рогожку, то с малый коврик.
И вот он тут с двумя пистолетами, а что еще важнее – с нешуточным документом, как есть – хозяин земли русской.
Впрочем, таких хозяев было тут многовато.
В Лбищенске Павел явился в штаб 25-ой дивизии и предъявил мандат за подписью Ленина. Это не помогло. Впрочем, похожий на Дон Кихота Чапаев, лишь поморщился, но подмахнул поданную бумагу. Подобное сначала удивило Павла: где такое видано, чтоб командир во время боевых действий легко расставался с вверенной частью, не стараясь хотя бы часть умыкнуть.
– Когда я могу вступить в командование частью?
– Да хоть сейчас! – широко разрешил Василий Иванович. – Только у дивизионного комиссар подпишите.
К комиссару Павел пошел с широко распахнутой душой, считая, что все уже устроено. Но он ошибся.
Тот сидел с лицом кислым, какое могут позволить себе только очень большие начальники. Он долго разглядывал мандат, размашистую подпись Ульянова-Ленина и экономную, но вполне разборчивую – Чапаева. После обратился к Павлу:
– А вы, собственно говоря, кто таков?..
– Павел Оспин. Большевик. У меня декрет от предсовнаркома Республики! Я из Москвы!
Комиссар смерил Павла таким холодным взглядом, что тот поежился.
– Нет, я это прочел. Что вы тут делаете, зачем вам эскадрон?
– Дело секретнейшее… Вы это можете прочесть в мандате.
– Но мне вы можете рассказать, я – дивизионный комиссар.
Еще чего, – подумал Павел. – Тогда вместо эскадрона будет дадена смирительная рубаха, да и на Ленина тень будет брошена…
– Но ваш комдив утвердил выделение!
И Павел указал на подпись: «Чепаев» – с нажимом на первое «е».
– Мало ли что он утвердил! – возмущался комиссар. – На то я тут и поставлен, чтоб осмотрительность была, чтоб все в порядке, а не как всегда. Еще раз спрашиваю, для каких нужд вам нужен целый эскадрон.
Комиссар подвинул к себе лист бумаги, окунул перышко в чернильницу. Изготовился писать.
«Ах ты, чернильная душонка», – пронеслось у Павла в голове. Хотел ругнуться для разрядки нервов, но сдержался. Лишь в кармане рука коснулась рукояти крошечного «браунинга». Это помогало, давало незримую власть над человеком напротив. Он вот, верно, думает, что свою линию гнет, что может человеком, вертеть. Да как бы не так: это он, Павел Оспин его жизнью владеет. И не пристрелил единственно потому, что кажется собеседник ему забавным и смешным.
И действительно: Павел улыбнулся, спросил:
– Сегодня была такая странная луна. У вас выходит окно на луну?
– С чего мне на луну смотреть? – возмутился комиссар. – Я занятой человек! Вы безумец? Или мне нарочно голову морочите?.. Может, вы шпион.
– Знаете что… Я ведь вам все равно ничего не скажу. Не верите мне – свяжитесь с Москвой.
– Я так и сделаю… А пока, не обессудьте, но побудете под надзором. Уж больно ваша физиономия подозрительная, и надобно соблюсти революционную бдительность.
Павел кивнул: так и быть, соблюдайте…
Еще три дня ушло на переписку с Москвой по телеграфу. Прямой провод получить не удавалось: телеграфная линия пришла в совершеннейшее расстройство. То там, то там возникали заминки, помехи. Комиссар слал хитрые запросы, но все закончилось тем, что Ленин архинецензурно выбранил комиссара, вменил ему саботаж и пообещал в ответ на следующую вопросительную телеграмму выслать приказ о расстреле.
Чапаев посмеялся над своим комиссаром, но почти целый эскадрон – восемьдесят шесть человек – собрал.
– Боле извини, но не могу! Дивизия-то у нас стрелковая, пехотная стал-быть. С бору да по сосенке собирал.
Отряд и правда вышел довольно разношерстный: имелись и казаки, перешедшие на сторону красных, и бывшие солдаты. Был и вовсе колоритный персонаж – бывший матрос, гальванер, по симпатиям – анархо-коммунист, которого уж не понятно какие революционные ветра занесли в эти неморские края. Павел получил еще два великолепных легких пулемета – датских «Медсенов». Но к каждому имелось всего три сороказарядных магазина – маузеровские патроны тут были редки.
Свою лепту в формирование нового отряда внес и комиссар. Привел какого-то человека, одетого в трофейный английский френч. Сообщил:
– Ваш комиссар!
– На кой мне комиссар? – удивился Павел. – Я сам член РСДРП с 1908 года, причем мой мандат выписан самим Ульяновым-Лениным.
– Есть данные, что ранее вы принадлежали к анархистам.
Про себя Оспин подивился: и как этот непонятный человечишко умудрился получить такие сведенья… Вероятно, в Москве не у одного Павла были знакомые. Еще из урока, преподанного полицмейстером далекого украинского городка, Павел сделал вывод, что запираться – себе дороже. И что покаянную голову меч не сечет.
– Было такое, – согласился Павел и зевнул. – Но ознакомился с марксовым учением, осознал несостоятельность анархизма. И вот уже десять годочков как я коммунист. А вы, простите, с какого года в партии?
Чапаев снова улыбнулся, комиссар отмолчался. Но политического надзирателя убрать отказался:
– Так положено. Дабы осуществлять политическое руководство, отменять вредительские приказы. Заменить командира, ежели неприятельская пуля сразит вас…
Павел хотел снова заспорить, но, коснувшись «браунинга» решил: пусть будет.