Литерный эшелон
Шрифт:
Потом крепостное право отменили, помещик с горя спился и умер, сад порос бурьяном, усадьба развалилась. И, вроде бы с тех времен прошло без малого полвека, жители деревни оставались верны традиции. Пили чуть не с младенчества, куролесили. Пару раз деревня дружно выгорала дотла, так что оставалось лишь поле с печными трубами. Затем строилась, сначала красивая, но быстро погружалась опять в грязь и серость.
В округе о деревне шла дурная молва. Если сгорал без причин стог сена – вспоминали, когда около него видели рассудинских. Когда пропадала корова – решали, что это рассудинские воры, шли туда бить морды. И когда корова все же находилась – извиняться за разбитые физиономии никто не ходил: поделом, им, рассудинским!
Позже через деревню построили тракт и пустили железную дорогу, сделав в деревне разъезд.
В селе соседнем, именовавшемся Селютиным построили небольшую станцию с вокзальчиком и пакгаузами.
Поскольку в Селютино люди жили совсем иные, с рассудинскими дела старавшимися не иметь, жизнь в селе пошла резче, резвее.
Сюда, к прибывшим эшелонам? стали с окрестных деревень и сел свозить зерно, прочий провиант. Кто-то заранее скупал землю рядом со станцией, строил лабазы.
Шли года, станция расширялась, село превратилось в небольшой городок, и окончательно обогнало Рассудино.
В тот год гражданской войны линия фронта пролегла как раз между Селютиным и Рассудиным.
Словно нарочно разделились по симпатиям: Добрармия стала в Селютино, а в Рассудино – красные. Места здесь были таковыми, что атаковать можно было лишь по неширокой полосе насыпи – между трактом и железной дорогой. Обойти ли с флага, зайти в тыл – не имелось никакой возможности, лишь атака в лоб.
Изначально силы были более чем равны: по батальону пехоты, которые тут же по прибытию принялись активно окапываться. У белых было преимущество в пулеметах, зато у красных имелось две трехдюймовки.
Позже прибыло подкрепление: в Селютино – сотня казаков, на главный путь в Рассудине стал бронепоезд. Впрочем, путь подрывать добровольцы не спешили. Всегда успеется, а там, глядишь, и самим пригодиться.
Впрочем, атака любой стороны грозила превратиться в кровавую баню.
– Большими силами тут не ударишь, потому как их тут их и не разместишь. А малые – не прорвутся… – сообщил Слащев, разглядывая карту. – Хотя если казаков спешить, может вот тут леском по болотцу и пройти… Жаль, что сейчас не зима. Вот если бы все замерзло к чертовой матушке, я бы им задал трепку… У вас случайно, замораживателя не имеется?
– Вы же сами знаете, что у нас есть, – отвечал Беглецкий. – У кого мундиры самые красивые?.. – спросил Высоковский.
Красота мундиров была делом сугубо вкуса. Высоковскому понравились пестрые мундиры «дроздовцев», Андрею – строгие «марковцев». Но выбрали все же корниловцев: черная с красным форма, флаг тех же цветов но с черепом определенно производили впечатление даже на своих.
Но оказалось: мундиров не хватает. Поэтому одетых в исправную форму поставили в первый ряд, во второй поместили тех, кому хватило кителя и фуражки. Для третьего – что-то черное на плечи, кусочек красной материи на околыш фуражки.
После – выехали на учения в чистое поле. Там походили колонной по восемь, сперва строевым шагом, после – с винтовками наперевес. Затем – развернулись в каре.
Видно со скуки Слащев привез полковой оркестр, велел ему ходить рядом, играя бравурные марши.
– Да вы знаете, смысл наверняка имеет, – улыбался Яков. – У меня был уже случай: красные прорвали фронт, ко мне рвутся. А у меня всего из войск – оркестр полевой, да рота юнкеров. Ну, думаю, помирать – так с музыкой… Оркестру велел играть, юнкеров построил, знамена развернул и вперед! И вы знаете, помогло, дрогнули они… Великое дело, когда в атаку идут улыбаясь!
В один из пьянящих весенних вечеров, когда хочется любить, но никак не воевать, в Селютино прибыл бронепоезд, который за собой тянул обыкновенный мягкий вагон. Поверх свежезакрашенного названия значилось новое: «Генералъ Марковъ»
Мягкий оттянули на запасный путь, а бронепоезд стал на головной.
Из мягкого вышел генерал, полковник – командир бронепоезда и штатский. Встречающему казачьему сотнику генерал как бы между прочим сообщил:
– Завтра в десять будьте готовы к атаке. Как раз солнце будет за нашими спинами.
– Силенок у нас маловато… – пожаловался сотник.
– Ерунда. Хватит.
На холме поставили палатку, куда с бронепоезда перетащили бензиновый генератор, блок конденсаторов и еще какой-то непонятный, тяжелый ящик. От стола открывался вид на дефиле и далекое Рассудино, щедро освещенное заходящим солнцем. До деревушки с нехорошей славой было верст пять, так что домики и людей можно было рассмотреть лишь в бинокль. Когда солнце зашло, стало видно лишь огни солдатских костров.
Всю ночь генератор работал, нагнетая в конденсаторы электричество. Гул мешал солдатам спать, они чутко прислушивались, гадали – к чему бы это.
Командир бронепоезда допоздна пил чай с генералом. Иногда к ним заходил из палатки штатский, раз заглянул и сотник.
– И все же опасаюсь я…– пожаловался он.
– Чего же?.. – спросил Слащев.
– Да вдруг кто к большевикам переметнется, предупредит, сорвет атаку, и, будет, значит в почете, пойдет вверх…
– Не сорвет, – успокоил Яков. – Слава перебежчика коротка, два раза в одну сторону еще никому не удавалось перебежать. А атака пренепремнно удастся, и бегуна мы поймаем. Он и правда пойдет вверх, а именно на ближайший телеграфный столб. Так и передайте своим. И про столб телеграфный тоже не забудьте.
Сотник ушел, пожимая плечами.
Утром, ровно в десять, белый бронепоезд дал протяжный гудок. Его слышало все Селютино, да в Рассудино его услышали хорошо – ветер как раз дул в их сторону. Красноармейцы, не ожидавшие от противника ничего этакого, взглянули в сторону окопов противника – и обомлели.
На них не цепью, а колоннами шли белогвардейские войска. Ветер развивал знамена, солнце блистало на обнаженных саблях. Рядом с колоннами шел оркестр, наигрывая бравурные марши. Пройдя половину расстояния между станциями, колонны развернулись в каре. Они шли один за другим, чуть не в затылок, плечо к плечу. На перешейке стало тесно от войск. Их было тысяч семь – не меньше.