Литерный эшелон
Шрифт:
Проголосовали. Андрей со своим дополнительным голосом оказался в меньшинстве. Кроме него против голосовал только Стригун.
– Включайте, – разрешил Андрей.
Огромный рубильник опустился вниз. Электричество по проводам скользнуло в инопланетный агрегат, ударило в схемы. в мгновение взбудоражилось магнитное поле, остановило все часы в округе, и заставило все компасы в округе крутиться, словно флюгеры во время урагана. Все компасы мира на мгновение показалт на Аккум, но это явление осталось незамеченным.
Ударило Андрея: ему показалось, что через него, через его душу, разум, сердце пронесся курьерский поезд. Когда Данилин пришел немного в себя, оказалось, что он висит где-то в полусажени от земли.
Мир вокруг изменился: это была какая-то странная реальность, где время было и направлением и жидкостью, глубины не существовало: предметы и люди стали плоскими, как древнеегипетские рисунки, папирусы.
Стены утратили цвет, стали прозрачными слово лед или слюда. Стал прозрачным и пол, земля под ним – на многие версты а может быть и более: глубина тонула в темноте.
Часы показывали какие-то странные цифры. Затем время споткнулось на какой-то секунде, пошло обратно.
Вот мимо прокочевала орда – с виду монгольская. Двигалась она задом наперед – видимо возвращалась в Монголию. Затем уже из Монголии но все также задом наперед прошли существа доселе Андреем неведомые. Они шли часто на четырех конечностях, но порой становились на две задние и на них передвигались быстрее…
Не зная об экспериментах в цехах, батюшка Аркадий взирал на враз переменившийся мир.
Стали полупрозрачны стены церкви. Через нее батюшка видел, как плывут по воздуху дома города Аккума, как бредут странные животные, похожие на призраки, как кочует орда.
Он понял: это Конец Света, и Гавриил уже вспоминает ноты Трубного гласа.
Батюшка перекрестился, и оттолкнулся от земли. Взмыл легко, словно в детстве. Пролетел через купол церквушки и направился туда, где по его мнению был Бог.
– Выключите эту хреновину! – кричал Андрей. – Немедленно выключите!
Беглецкий и рад был бы это сделать, его рука била по рубильнику – но проходила сквозь него.
Андрей видел, как искривляются линии домов, как из гнезд вышек выплывают казаки и плывут по воздуху как по воде, сжимая в руках винтовки. Столбы вышек тоже кривило, буксир, приписанный к Аккуму ветром гнало к берегу… И он проплыл сквозь пирс, поплыл по улицам города.
– Прекратить! Это приказ! – кричал Андрей.
И внезапно это прекратилось. Что-то щелкнуло в агрегате, он выключился, курьерский пронесся в обратном направлении.
…Андрей очнулся на полу, тяжело поднялся на ноги.
– Доложить о потерях… – проговорил он заплетающимся языком первое, что пришло на ум.
Что-то громыхнуло по потолку.
А потери были.
Трое казаков сломали руки, ноги, ребра, грохнувшись с высоты своего полета. Еще одного солдата выключение застало, когда тот пытался взять в руку чашку. Чашка так и осталась слитой с рукой. Позже конечность пришлось ампутировать по кисть.
– Было страшно? – говорили казаки потом. – Да вы чего! У меня даже папаха от ужаса поседела.
Единственным погибшим оказался батюшка: выключение генератора застало его между землей и Богом на высоте полуверсты.
Он рухнул с этой высоты прямо на крышу цеха.
Опознали его по рясе.
Попа похоронили в Аккуме, на бережке, там, где некогда любил сидеть покойный.
Не то к могиле, не то просто к морю часто приходил его кот.
К слову, после смерти батюшки никто не мог вспомнить имени животного. И половина людей звали его Мурзиком, остальные – Барсиком, хотя Андрей был уверен в том, что кота былой владелец звал как-то не так.
Не то от пережитого, не то от разнобоя имен кот стал без меры задумчивым и нерешительным.
Обнаружив, скажем, мышь, он не бросался на нее, а начинал рассматривать, пытаясь словно вспомнить: кто она ему и кто он ей.
Это, в свою очередь, опасно дезориентировало мышей.
Установку более не включали. Хотя это и было возможно при надлежащих мерах предосторожности, никто не решился. К тому же оказалось, что несколько минут невнятной реальности стоили где-то пятой части запаса энергии в инопланетном источнике.
Женева-Париж
Ленин вскорости отбыл в Париж, а Высоковский и Оспин остались в Женеве.
Петр Мамонович и Владимир Ильич попрощались откровенно. Оба знали, что друг друга более не увидят.
Бывший туруханский ссыльный хорошо понимал, что доживает последние месяцы. Он знал: чахотка чаще всего заканчивается могилой, и жил с этой болезнью достаточно долго, чтоб смириться с уготованной судьбой.
Высоковский угасал. Силы покидали его, он все больше лежал, спал, просыпался лишь для пароксизмов кашля, туалета и скромного обеда.
От Петра Мамоновича Павел старался отводить взгляд, словно был виноват перед умирающим в его же болезни.
А в середине декабря на Высоковском поставили крест. Сделали это на здешнем православном кладбище.
То была последняя воля усопшего: исповедь, соборование, отпевание и могила не с обелиском, а с христианским символом. Остальные большевики исполнению не перечили, хотя в церковь за редким исключением не пошли.
Павел был и там, поскольку он находился среди тех, кто нес гроб: даже после смерти Высоковский требовал за собой ухода.