Литерный эшелон
Шрифт:
Кто-то из присутствующих большевиков обмолвился:
– Значит, перед смертью Петр Мамонович с богом примирился. Только дюже я сумневаюсь, что господь его в райские кущи пустит.
– Дурак ты даром что крещеный, – обиделся батюшка. – Он не из-за райских кущей к Богу вернулся, а из-за жизни вечной…
– Что толку с вечной жизни, ежели она дана для вечных мучений.
Но перед смертию батюшка общался с покойным долго:
– Не думаю, что Господь наш будет к нему суров: ведь сколько лет человек на каторге мучился. Да и в аду, поди, потеплее чем в Туруханском крае.
Гроб отнесли на кладбище, к отрытой уже могиле.
Могилу ранее тоже вырыл Павел и выделенный ему в помощь паренек. Еще имелся при кладбище не то сторож, не то могильщик, кому и надлежало рыть яму. Но он слишком рано начал встречать католическое рождество и был по этому поводу беспробудно пьян.
Начинали вдвоем, но скоро оказалось, что Пашкин помощник неспособен ни к чему, кроме как чистить лопату.
И привычный к рытью земли бывший анархист, занялся работой в одиночку.
Капал мерзкий дождик, с озера дул препротивнейший зябкий ветер. Чем больше углублялся Павел, тем меньше чувствовался ветер, и под конец работы в могиле было даже хорошо.
И тогда, глядя на погружаемый в землю гроб, Павел подумал, что там покойному будет не так уж и плохо…
После поминок Оспин засобирался. В Женеве его будто бы ничего не держало. На свете у него осталось лишь двое знакомых людей – Владимир Ильич и Аделаида Кузьминична. Оба они были в Париже.
Весной 1910 года Ленин отправил Пашку на учебу в партийную школу, что находилась в Лонжюмо – в пригороде Парижа. Школа размещалась в небольшом двухэтажном домике, и все, что в нем говорилось – в голове у бывшего анархиста не задержалось.
Аделаида и Павел много времени проводили вместе, и летом они поженились светским браком – расписались в мэрии какого-то небольшого городка, куда выехали на неделю.
По возвращению в Париж Оспин получил направление на подпольную работу – ему достался Петербург. Аделаида Кузьминична еще месяц пробыла в Париже, а после уехала за океан, в Северо-Американские Соединенные штаты. Там она родила девочку, о чем мужа в известность поставить запамятовала.
Да и более они не виделись…
Газеты
– Каш-ш-шмарные новости! – кричал на углу Арбата мальчишка-газетчик. – Киевские евреи убили христианского ребенка, чтоб добыть крови для мацы! Подозреваемый арестован нашей доблестной полицией! Новые каш-ш-шмарные подробности!
– Что за чушь? – возмутился Андрей.
Но газету все же купил.
В Аккум новости приходили с опозданием, в крайне ужатом виде, а то не приходили вовсе. Потому даже Андрей, который из города выезжал сравнительно часто считал, что от событий он отстал.
В газетке писалось, что еврейская община Киева, дабы освятить место постройки будущей синагоги похитила и ритуально убила мальчика – Андрюшу Ющинского, который, ко всему прочему мечтал о карьере священника. Дело на личный контроль взял Петр Аркадьевич Столыпин, по подозрению в убийстве арестовали первого попавшегося еврея.
Дело в суде рассыпалось, но Столыпин этого не узнал: через месяц после ареста Бейлиса Петра Аркадьевича в том же Киеве застрелили.
По мнению генерала Инокентьева, Столыпин на посту премьер-министра, как, впрочем, и везде, был основательным. Этой основательности не хватало его преемникам – ни Коковцеву, ни, тем паче, Горемыкину.
За сим Инокентьев настоял на аудиенции у императора, выложил все фотографии, в том числе и с пометками покойного Столыпина и попросил, дабы далее именно Государь взял под личное шефство и попечительство Запасное Бюро.
Государь Император, с интересом ознакомившийся с представленными документами, всемилостивейшее согласился.
В газеты это, разумеется, не попало.
Тоска кромешная
Ленин считал, что любого большевика, даже если он посредственный оратор, следует на средства Партии освободить от изнурительного одиннадцатичасового рабочего дня, дабы он мог вполнепосвятить себя партийной работе. Но с Павлом этого не произошло, может быть, потому что он ораторскими талантами не обладал, а может, дело было в том, что партия большевиков, не смотря на многочисленные «эксы» была бедна, словно церковная мышь. Поэтому рядовым членам партии, да и не только им, приходилось зарабатывать на жизнь своим трудом.
Желание Высоковского сбылось – он, верно, хихикал глядя с облака, или из другого места, куда попадают примирившиеся с Богом большевики.
Павел получил рабочую специальность – его устроили на завод металлистом. Он занял место у большого, словно деревенские ворота, кромкогиба. Работа была будто бы не сложна. Следовало из подготовленной заранее кипы металла взять лист, просунуть его до упора, нажать на педаль, после чего опускалась плита словно на гильотине, загибала металл и снова уходила вверх. Далее лист следовало извлечь и бросить в короб с готовыми изделиями. Короб в конце смены краном забирали и куда-то увозили. Куда и зачем – Павел не знал.
Первое время до невозможности ломило руки, спину, он едва успевал за смену справиться с нормой, а утром его уже ждала новая пачка металла.
Работа забирала все силы и внимание. Перед первой сменой Павла предупредили, что предыдущий рабочий, проработав на установке три года, зазевался, вместе с металлом просунул свою руку, и ее аккуратно и бесстрастно обрезало. Рабочий не кричал, он задумчиво осмотрел свою культю… После засунул свою голову под нож и снова нажал педаль…
Не то после того случая, не то просто по случайности, на ножах были пятна ржавчины, похожей на застывшую кровь.
После работы сил на агитацию или другую партийную работу не оставалось.
Павел посещал собрания кружка, слушал скучные чтения газеты «Искра», клевал носом, читал сам, при этом тут же забывая смысл прочитанного. Затем одиноко возвращался домой. Иногда начинал писать письмо своей жене, но вспомнив, что ее адреса у него нет, забрасывал.
В съемной квартирке было холодно и тесно. Все глубже, все резче чувствовалось одиночество. Порой приходила мысль, что пройдет еще лет пять и Павел вовсе отойдет от революции, от анархистов, большевиков, меньшевиков, эсеров…