Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи
Шрифт:
На совещании шла речь о дальнейшей судьбе бывшего Российского Императора Николая II. Троцкий сказал, что Николай – это символ царской России. Ее уже нет, но символ остался. И до тех пор, пока он существует, будет существовать угроза объединения вокруг него всей реакции. Лев Давидович обвел всех своими маленькими, искрящимися, словно раскаленные угли, глазами и спросил:
– Что будем делать?
– Я не понимаю твоего вопроса, – налегая грудью на край стола, тут же сказал Урицкий. – Решение может быть только одно – расстрелять. И чем быстрее, тем лучше.
– Моисей Соломонович прав, – поддержал его Познер. – Расстрел Николая явится последней точкой во всей истории царской России.
– Где его расстрелять? – спросил Троцкий.
– Там, где он находится, – в Тобольске, – сказал Урицкий. – И, повторяю, это надо сделать как можно быстрее. Контрреволюция собирает силы.
На Яковлева обрушился шквал эмоций. Еще совсем недавно царь считался наместником Бога на земле. Каждое его слово имело силу закона. А сейчас о нем говорят как об обыкновенном преступнике. Умом он понимал, что вся власть находится в руках людей, сидящих за этим столом. Но имеют ли они право так легко распоряжаться жизнью царя? Помазанника Божьего, как называли Государя в России? Да и кто они по сравнению с Государем, хотя и бывшим? Ведь всего несколько месяцев назад в России никто не слышал ни об Урицком, ни о Познере, ни о многих других. Яковлев с напряжением ждал, что скажет Троцкий, сейчас все зависело от него. Троцкий сделал большую паузу, затем спросил:
– А что думают остальные?
Яковлев заметил, как опустил глаза Луначарский. Но сидевший рядом с ним Менжинский порывисто соскочил со стула и сказал:
– Моисей Соломонович прав. С царем надо кончать.
Зиновьев и Каменев согласно кивнули. Они тоже походили на двойников, но не внешностью, а поведением. У них никогда не было разногласий, всегда и во всем они действовали заодно. Яковлев понял, что участь царя решена именно этими кивками. Осталось поставить последнюю точку. Но, к его удивлению, Троцкий отказался сделать это.
– Над царем надо устроить открытый всенародный суд, – переводя взгляд с одного несогласного на другого, твердо заявил он. – Я готов выступить на нем обвинителем. Обычный расстрел ничего не даст. Наоборот, он сделает царя святым. В России любят мучеников. Массам необходимо рассказать о преступлениях не только нынешнего царя, но и всего русского самодержавия. Этот процесс укрепит наши позиции в стране и докажет всему миру законность советской власти.
Над столом повисла напряженная тишина. Ее нарушил Бонч-Бруевич.
– А что думает Ильич? – глядя на Троцкого, спросил он.
– Ильич склоняется к суду, – тихо ответил Троцкий. – Демократическому суду в демократическом государстве.
И Яковлев понял, какой великолепный спектакль разыграл Троцкий. Все было заранее решено им и Лениным. Но если царя все же расстреляют, все будут знать, что ни он, ни Ленин к этому не причастны. Одного не мог понять Яковлев – зачем понадобилось на совещании его присутствие? Быть свидетелем обсуждения? Но это слишком банально.
В свидетели можно было пригласить и других, более известных людей. Тогда зачем? Он начал молча переводить взгляд с одного лица на другое.
– Если царя надо судить, то этот суд должен состояться в Москве, – сказал не проронивший до этого ни одного слова Луначарский. Яковлев обратил внимание на то, что он был очень бледен. Но сейчас белизна начала сходить с его лица, он ожил, словно получив подпитку невидимой энергией. Поправил покосившееся на переносице золотое пенсне и, бросив взгляд на Урицкого, добавил: – Беда в том, что царь находится в Тобольске. Не много ли риска мы возьмем на себя, переправляя его в Москву?
– Риск, конечно, есть, – тут же согласился Троцкий. – По дороге Николая могут попытаться отбить сторонники монархии. Думаю, никто не сомневается, что в России их просто не счесть. Но дело не только в этом. Царя охраняет отряд особого назначения, сформированный еще Керенским. У нас, конечно, имеются контакты с его солдатами. Но при попытке увезти Николая из Тобольска может возникнуть все что угодно. Нам нужен очень надежный и очень опытный человек, который мог бы организовать это. – Троцкий сделал паузу, посмотрел на Луначарского и сказал: – Мне кажется, операцию можно поручить товарищу Яковлеву. Он хорошо зарекомендовал себя в подобных делах.
Яковлева словно прошибло током. Первым желанием было вскочить и отказаться от подобного поручения самым бескомпромиссным образом. Он не мог взять на себя такую громадную ответственность. Везти царя несколько тысяч километров по неуправляемой, раздираемой чудовищными противоречиями стране было выше его сил. Во всех губерниях организованные бандиты останавливают поезда в полях и лесах и грабят средь бела дня. Кто даст гарантию, что какая-нибудь банда не нападет на его поезд? Что делать тогда с царем? Расстреливать? Но он не может взять на себя роль палача. Пусть это делают другие. Яковлев уже взялся рукой за край стола и приготовился встать, чтобы отказаться от предложения Троцкого. Но в это время заговорил Урицкий, хорошо помнивший, как дерзко захватил Яковлев телеграф на Мойке.
– Я думаю, что товарищ Яковлев справится с поручением, – сказал он, глядя на Троцкого.
И Яковлев понял значение этого взгляда. Больше всего Урицкий боялся, что привезти царя поручат ему. И еще одно понял Яковлев. Урицкий ни за что не довезет его до Москвы. Не довезли бы его ни Менжинский, ни Познер, ни другие, сидящие за этим столом. Он поднялся и, глядя теперь уже только на Троцкого, сказал:
– Для того чтобы привезти царя в Москву, нужно иметь надежную команду. В ней могут быть только те, кому доверяешь, как самому себе. Необходимы самые высокие полномочия. Я возьмусь за доставку, если буду иметь то и другое.
Яковлеву показалось, что Троцкий вздохнул от облегчения. Горящие раскаленными углями глаза погасли, он достал из кармана безукоризненно чистый носовой платок, снял пенсне, прищурившись, неторопливо протер маленькие блестящие стекла, снова надел пенсне на переносицу и сказал:
– Нам нужно ваше принципиальное согласие. По всем конкретным вопросам договоритесь со Свердловым.
И Яковлев увидел, как вдруг сразу потускнело ставшее усталым лицо Троцкого.
Свердлов встретил Яковлева как давнего друга, хотя их личное знакомство состоялось всего пять месяцев назад, во время Второго съезда Советов. Но в дни революции, когда суть человека раскрывается на протяжении одного поступка, и этого уже много. Свердлов верил Яковлеву прежде всего потому, что знал о нем, как об удачливом боевике. К тому же слышал от своих екатеринбургских земляков о том, что Яковлев всегда умеет привлечь на свою сторону других. Это было важно при разговоре с начальником отряда особого назначения Кобылинским и его командой.