Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи
Шрифт:
– Однако уже пора спать, – сказал Яковлев. – Поздно, да и устал я сегодня после такой дороги. Спокойной ночи, Евгений Степанович.
– Спокойной ночи, – ответил Кобылинский и направился к себе.
Яковлев действительно устал. Проводив Кобылинского, он несколько минут постоял около здания солдатского комитета, во всех окнах которого горел свет. Наружной охраны у здания не было, и это говорило о том, что Кобылинский не вмешивался в дела комитетчиков, а у Матвеева голова, по всей видимости, была занята не службой, а политикой.
Яковлев вошел в дом. За столом играли в карты. Увидев комиссара, несколько человек вскочили, но Яковлев жестом руки усадил их. Молча прошел на второй этаж в свою комнату. Ее уже прибрали, две кровати были застелены чистым постельным бельем, на столе стоял кувшин с водой и два стакана. Гузаков стоял у двери с револьвером в руках.
– Услышал шаги и на всякий случай приготовился, – сказал он, пряча револьвер под пиджак. – Изнервничался весь, пока ждал тебя. Больше в одиночку по Тобольску ходить не будешь.
– Я был с Кобылинским, – ответил Яковлев. – А ты чего всполошился? Есть повод?
– Обычная осторожность, – сказал Гузаков. – Мы здесь никого не знаем, а о нас говорят уже черт-те что. А главное, что мы хотим увезти царя.
– Кто говорит? – насторожился Яковлев.
– Комитетчики услышали от екатеринбургских чекистов.
– Не исключено, что готовят провокацию, – сказал Яковлев. – Много их?
– Точно не знаю, но человек двадцать будет наверняка.
– Завтра уточним. Деньги принес?
– Да, вот они. – Гузаков кивнул на кровать, из-под которой торчал угол чемодана. – Может, позвать кого-нибудь из наших людей? Лишняя охрана не помешает.
– Думаю, что не стоит, – сказал Яковлев. – Пусть комитетчики считают, что мы надеемся только на них.
– А что за человек Кобылинский? – спросил Гузаков.
– Пока не знаю, – сказал Яковлев. – Завтра познакомлюсь с ним поближе.
– А мне, Василий Васильевич, – Гузаков смущенно опустил голову, – очень хочется увидеть царских дочерей. Узнать, действительно ли они такие красивые, как молву о них распускают.
– Спроси завтра у Кобылинского, он тебе расскажет.
Глава 5
Утром они встретились с Кобылинским в комнате заседаний солдатского комитета отряда особого назначения. Матвеев подготовил ведомости на выдачу жалованья и, когда Яковлев спустился на первый этаж, тут же попытался вручить их ему. Но Яковлев, поздоровавшись со всеми, спросил Кобылинского:
– Вы ознакомились с этими ведомостями, Евгений Степанович?
– Пока еще нет, – ответил Кобылинский.
– Проверьте их, пожалуйста, – попросил Яковлев. – Никто не знает всех людей вашего отряда лучше, чем вы. Я не хочу, чтобы в финансовый документ вкралась какая-нибудь ошибка.
– Чего здесь проверять? – нервно спросил Матвеев.
– Мне доверили очень большие деньги, – спокойно произнес Яковлев. – И я несу перед Советом народных комиссаров самую строгую ответственность за каждую истраченную копейку. Без подписи начальника отряда ни одна ведомость не может считаться действительной.
Яковлев специально сказал об этом, давая понять Матвееву и членам комитета, что с этой минуты все они находятся в его полном подчинении. Деньги – главная власть над людьми. Они – награда не только за добросовестный труд, но и за верную службу. И это должен понимать каждый.
Кобылинский молча подошел к Матвееву, взял листки ведомостей и, сев за стол, начал неторопливо просматривать их. Матвеев остановился за его спиной и, перегнувшись через плечо Кобылинского, смотрел, как тот подписывает составленные им листки.
– Пожалуйста, не дышите мне в ухо, – сказал Кобылинский, поворачивая голову к Матвееву. – И не облокачивайтесь на мое плечо.
Матвеев, сгорая от нетерпения, отошел в сторону, сделал несколько нервных шагов по комнате и остановился около Яковлева. Ему, по всей видимости, до сих пор не верилось, что сейчас он и остальные солдаты отряда получат деньги. В последнее время Матвеев, как и все остальные, очень нуждался. Жалованье не выдавали почти пять месяцев, не на что было купить даже табак. А теперь появлялась возможность обзавестись не только табаком, но и подарками для жен и детишек. Многие солдаты уже давно готовы были бросить службу и уехать домой.
Кобылинский, подписав последнюю ведомость, аккуратно сложил их в стопку и протянул Яковлеву.
– Все абсолютно верно? – спросил Яковлев.
– Все, – кивнул головой Кобылинский.
В эту же минуту в комнату вошел Гузаков. В руках у него был среднего размера чемоданчик из золотисто-шоколадной кожи. Все как по команде уставились сначала на Гузакова, затем на его чемодан. Яковлев взял чемодан, поставил его на стол, расстегнул ремни и замки, открыл крышку. Чемодан был набит пачками новеньких керенок. Матвеев и остальные члены солдатского комитета расширенными глазами смотрели на них. Не удержался от соблазна взглянуть на деньги и Кобылинский. Наконец Матвеев, сглотнув слюну, спросил:
– Выдавать будете керенками?
– А вы как же хотели, господа? – подчеркивая последнее слово и не скрывая иронии, сказал Яковлев. – Царя вы свергли и привезли сюда, в Тобольск. А теперь хотите, чтобы жалованье вам выдавали золотыми царскими червонцами? Все, что связано с императорской Россией, рухнуло. И червонцы тоже. Советская власть своих денег еще не выпустила. Так что рассчитываться будем керенками. Кстати, и Керенского вы тоже свергли.
– Не мы, а вы, – произнес один солдат, просверлив Яковлева недобрым, тяжелым взглядом.