Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов)
Шрифт:
– Знаю, но это как-то работает?
– А ты ее что-нибудь спроси, а она ответит, - сказал я.
Идиот.
– Какая завтра будет погода?
Завтра и всегда будет тьма. Будет тоска, переходящая в отчаянье. Будет очень холодно и страшно. Будет слишком много звезд. Будет очень черное небо.
Свинья слабо затарахтела, и из ее недр через устройство на голове поползла бумажная лента. Мы отпрянули. Потарахтев с полминуты, она затихла. Переглянувшись с Лизой, я с опаской ( ха! "с опаской"!) взял свинью в руки и оторвал бумагу.
" 6.00.
– 18?С.
9.00.
– 17?С. Ветер 7-9 м / с, западный.
12.00.
– 15?С. Ветер 6-8 м / с, юго-западный ..."
И так далее, до полуночи.
С другой стороны от любых проблем может спасти глупость. Я готов перед кем угодно отстаивать эту мысль. Глупость - дар Божий.
– Вот здорово, - воскликнула Лиза.
– Давай еще спросим.
Она вертела в руках прогноз погоды.
– Ну, ни фига себе! Давай, давай еще спросим.
Я все еще не мог прийти в себя.
– Ну, давай, да.
– А что?
– спросила Лиза.
– Кто победит на выборах?
– На каких?
– не поняла Лиза.
– Ну, на президентских, следующих, у нас.
Свинья дернулась, вылез клочок бумаги.
"Черномырдин".
"По повелению использованию подлежит - свинья-оракул".
В ту ночь мы не спали как раз до шести утра. На термометре, конечно, было - 18?С ...
Лиза тогда работала в крупной риэлтерской фирме, кажется, менеджером. У меня было свое небольшое дело. В принципе, мы жили в достатке.
Я поутру на работу не пошел, а Лиза с котировками акций всех активных эмитентов на ближайший месяц умчалась в неизвестность. Через два дня я продал свое дело - в общем, за бесценок; через месяц мы были миллионерами, и по Лизиным подсчетам ( тут она свинье не доверилась ) через 8 месяцев у нас должен был быть миллиард. Она дневала и ночевала на бирже - где-то на теле у нее были спрятаны распечатки от свиньи.
На этом история могла бы закончиться.
Потому что с этого начинается безумие.
Я услышал, как свинья ходит по дому, дня через три после прогноза погоды. Проснувшись от звука цоканья пластмассы по дереву, я замер и почти тут же толкнул Лизу в бок.
– Ты слышишь?
– Что?
– Ходит кто-то ...
– Кто - свинья, - сонно ответила она.
– Как свинья?
– испугался я.
– Она и вчера ходила, я тебе не сказала. Если она любой прогноз может выдать, знаешь, сколько там электроники. Так почему бы ей не ходить?
– И Лиза повернулась на другой бок.
Звуки доносились из дальнего угла комнаты. Если прислушаться, можно было различить, как скрипят лапы в пластмассовых суставах. Я включил ночник. Свинья бродила под письменным столом. Ее безжизненные глаза были печальны. Мне все еще было страшно, но вдруг стало ее немного жаль. Тогда я побоялся взять ее в руки и лишь при свете дня, когда свинья была недвижима ( спала?), решился еще раз рассмотреть ее. Я готов поклясться, что у нее внутри ничего не было. Пластмасса не была прозрачной, но достаточно легко сдавливалась. Весила
Она знала все. Она никогда не ошибалась. Для нее не было загадок. Она было бесконечно одинока и несчастна.
Что толку от мира, который неинтересен даже пластмассовой свинье, в котором для такого маленького, такого неприхотливого создания нет ни загадок, ни радостей. Что за радость нам жить в мире, про который все доподлинно известно? И что за резон стремиться к чему-то более высокому и дальнему, если это не прибавит нам счастья, не даст ничего, вообще ничего; и чем я, мятущийся по свету, отличаюсь от этого оракула, как по тюремному двору совершающего ночную неуклюжую прогулку под письменным столом?
Она стала двигаться больше. Я видел в этом обреченность. Иногда она садилась на задние лапы и сидела, невидящими глазами скосившись под диван. Какого труда ей потом стоило подняться снова! Как страшно скрипели пластмассовые втулки. Что такое тяжело, если при этом не больно. Я это видел. Знаю ли я это?
Однажды ...
Однажды ночью к ней приходил друг.
Может быть я сошел с ума, и это просто бред. Дай Бог.
Не знаю, почему я проснулся. Удивляться и бояться не было смысла. В углу комнаты стояло существо с тремя головами.
Они были расположены одна над другой. В области поясницы была одна голова, на плечах - кошачья грустная морда с ушами кролика, а на ней голова, похожая на скальп какого-то древнего индейца с остатками жестких волос и в красной тюбетейке. На удивление изящно эта тварь подошла к нашей свинье, кот повел своими ушами, а индеец едва заметно кивнул. Глаза его были закрыты. Я вжался в подушку, боясь пошевелиться. Существо явно что-то говорило свинье, я вдруг заметил зеленоватые огоньки в ее пластмассовых глазах. Она характерно затарахтела, и из нее поползла бумага. Нижняя голова открыла рот с рядом огромных лошадиных зубов, оттуда высунулся длинный розовый язык, а из-под него - крошечная сморщенная рука. Она тянулась к бумажной ленте, растягиваясь на глазах, наконец, схватила ее и попыталась оторвать. У нее ничего не вышло, она была слишком слаба. Она мотала бумагу из стороны в сторону, но та не отрывалась. Морда кота стала еще грустнее, уши нервно вздрагивали. Индеец стал медленно открывать глаза. Я зажмурился. Было очень тихо. Мне был слышен стук собственного сердца. Не раньше, чем через полчаса, я рискнул заглянуть под письменный стол - кроме свиньи там никого не было. Лиза спала сном младенца. Глаза нашего оракула снова были безжизненны.
Может быть, я потерял сознание, может быть, заснул. У меня есть надежда, что все это - лишь приснилось мне.
– Смотри, - разбудила меня жена.
– Ты ее вчера о чем-нибудь спрашивал?
– Доброе утро!
– сказал я.
– Смотри, - она протянула мне бумажную ленту.
Она была недлинной. Строк десять, не более.
Каждая строка волнистыми линиями соединялась с знаками в других строках, создавая впечатление испорченного детскими каракулями письма. Естественно, ни один значок не был мне известен.