Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Подругу поили из запасного пузырька. Квартиру мыли, как дают деньги нищим — без желания, брезгливо, но чувствуя необходимость. Погано было то, что вот-вот поэтесса должна была материализоваться, а стены не мылись. Всего, чего можно было добиться — это сомнительных разводов, впрочем, что уж тут сомневаться.
И тогда я привела модерниста Жеку. Ему налили рюмку, а он выжрал весь пузырь, подергал своим куцым ~куку~ и пошел мазать продольно-поперечно. Подруга утащила меня на кухню и шепотом устроила истерику — растирая слезы, причитала:
— Я это уже видела… Бегает по стенам и гадит!
Жека был белесый, с голубыми глазами, сиамистый, и мне тоже стало не по себе.
Но зато как все счастливо завершилось! Поэтесса пришла в полный литературный аншлаг и долго читала нам стихи. Альпинист явился за котом и неодобрительно сказал подруге:
— Что-то мой Ледоруб у вас похудел!
Натужно, явно из благодарности, он пригласил подругу в ресторан. На что она, ставшая за эти дни гораздо меньшей идиоткой, трагически ответствовала:
— Спасибо, не стоит. У меня больше нет аппетита.
Поэтесса тоже, кстати, стала деловой женщиной — она уже тогда вела городское литобъединение, а теперь создала издательство и печатает то, что читают. Ветеринар доучился и практикует. Жека слинял в Канаду. Я живу в Израиле.
Разглядывая прошлое отсюда, через увеличительное стекло Иерусалима, слишком четко видишь сколь несовершенно было созданное нами: и кособокость, и трещины на глине, да и сам кувшин лопнул при обжиге. Мастерская нашей плоти и душ, сама ты выглядишь отсюда заброшенным шапито с порванным брезентом и поспешной надписью:~Все ушли~. А ведь было…Было!
— У меня несколько вопросов, — говорю я Сюзанне. — Первое. Почему все русские деловые женщины такие жирные?
— Сама удивляюсь. — отвечает она. — Ну, не знаю. Ненасытные. Работают, чтобы жрать. Вот мы с тобой — для тряпок, а они для бурекасов.
— Господи, — тихо начинаю я, — зачем ты меня сюда притащила, зачем я увязалась за тобой, ведь сказав себе, что это интересно, я ни в коей мере не ощущала ни капельки любопытства…
На меня оглядываются, а Сюзанна хохочет:
— Заткнись, окаянная.
— У-у, — тихо причитаю я, — зачем эти свечки на столах, когда говорят о деньгах, и все знают, что говорят потому, что лектору заплатили за эту как бы лекцию, а устроителю — за устроительство. А все здесь сидят и хотят только одного — клиентов…
— Значит так, — цедит Сюзанна, — заткни свою бормашину. Это и так всем понятно. Я здесь, потому что эти коровы с вологодских привозов хотят плавать в бассейнах на Канарах. А ты здесь со мной, чтобы не было тоскливо. Ешь банан.
Я ем, ем свой горький банан. И рассматриваю детские рисунки на стенах вокруг по случаю происходит выставка ~Волшебный мир наших детей~. Напротив, под названием ~Школа радости~, тупо и тщательно вырисованы фломастерами несколько натюрмортов — фиолетовый, розовый, зеленый, черный, красный. У них, видимо, был один дешевый набор фломастеров на всю группу. Похоже учили радости и нас.
При словах ~деловая женщина~, я вижу как в строгом продуманном синем костюме от кутюрье, а пиджак распахнут, а под ним кружева, а под ними то самое белье, шествует, как по подиуму, Шарон Стоун или Клаудия Шиффер, держась за портфель, как за поручни на палубе лайнера. Ну, красиво садится в кадиллак, ну, слегка
— Если бы у меня был муж, который хорошо зарабатывет, я бы стала классной деловой женщиной, — вздыхает Сюзанна. — А сейчас я ломовой верблюд, которому за мои же деньги пытаются доказать, что он не верблюд, а крутой парень.
— Крутая, — убито говорю я. — Женского рода.
— Ты не хочешь срочно улететь на Канары? — интересуется Сюзанна. — Смотри, звериный оскал империализма здесь с золотым отблеском — от наших советских коронок. Жирная деловая женщина с золотыми коронками в добротной розовоголубой одежде а-ля разнополые новорожденные… М-да, — вздыхает Сюзанна, что-то прикидывая.
— Пожалей их, — прошу я. — У Ильи было приданое — ужасные хрустальные вазы, и я из сдуру привезла. Знаешь, их тут же расхватали ватики, потому что там им таких не досталось… И есть еще пара вопросов. Как жить дальше?
— Состоятельно, — отвечает эта шикарная баба и берет слово:
— Девочки! — задушевно поет она, — Девочки, как же мы все устали!..
Но у меня остался еще один вопрос и сформулировать его можно примерно так: ~Чьей национальной чертой является постоянное желание послать все к черту?!~ — Автобус номер шесть.-
Выживание — это мой удел. Постепенно он становится пределом. К вечеру немного лучше, к вечеру вообще все лучше. Особенно города и лица. Предметы и объекты обобщаются, грязь уползает в углы, морщины сглаживаются, фонарный свет добавляет вечернего нездоровья лицам, и это воспринимается нормой. Вечером я люблю людей за символичность и незаметность. Возвышаясь до образа, все образует вокруг систему защищенности от деталей. Свет фонарной неизбежности и чужого заоконного уюта ласкает кожу.
Послушай, Илья, сидящий дома с газетой и чашкой крепкого кофе, ты плох тем, что не веришь в судьбу, ты ленив до упора, но ты умен, ты изощренноироничен, бес, и за это тебя любит Сюзанна. Любовь же твоя, Илья, шум осеннего дождя за ночным окном, я засыпаю от монотонного эгоистического комфорта.
В автобусе передо мной сидит сумасшедший юноша — это видно по затылку он двигается, как у воробья, готового клюнуть булку, но опасающегося западни. Потом этот мальчик начинает общаться с пространством — на иврите, гораздо лучшем моего, но с тяжелым русским акцентом он двигается по вербальному пространству, как по московской оттепели — меся слова, как ту уникальную зимнюю смесь снега, песка, соли и воды.
— Наш воспитатель, — говорит мальчик, — считает, что никто не должен обижать друг-друга, но этот кудрявый парень с толстой золотой цепью на шее, он обижает меня, этот парень с цепью на шее. Но ведь воспитатель сказал, что никто не должен, сказал же воспитатель. И он не считает так, этот парень из Марокко с золотой цепью, и говорит, что я вонючий русский, а цепь у него толстая и золотая, у этого парня, и это очень нравится девушкам, они просто умирают от желания обнять его толстую шею с цепью. А воспитатель считает, он прямо так всем и сказал: Я считаю, что все евреи из всех стран равны, и никто, НИКТО не должен! А парень этот с толстыми цепью и девушками, он все равно обижает меня и называет…