Литораль (ручная сборка)
Шрифт:
Время попалось стыковочное — между зимой и летом, поэтому Хлоя заложила вторую часть чемодана обувью, и он стал похож на переевшего крокодила, из пасти которого торчали шпильки и разноцветные лоскуты тканей.
Хлоя тащила чемодан вниз по лестнице за ручку, а тот спотыкался и стучал колесами о каждую ступеньку. Вслед ей лаяли соседские собаки, недовольные шумом.
«Надо было переодеться», — подумала Хлоя, встретив себя в замызганном подъездном зеркале. Эти дурацкие брюки и свитер не подходят для переезда в новую жизнь, но возвращаться — плохая примета.
Хлоя завела мотор. Путь
Аня, послушай. Можно я расскажу тебе эту историю? В стотысячный раз.
Расскажи.
Мы встретились в баре. Он смотрел на меня жадно. Он вообще жадный. Когда он целует меня, мне кажется, он меня съест. Когда мы трахаемся, он кусает мою нижнюю губу так, что она начинает кровоточить.
Какие вещи ты говоришь.
Это слишком?
Нет. Просто: какие вещи ты говоришь.
Душнила так никогда не делал.
Его зовут Толя. Не надо говорить о нем так.
Хорошо.
Особенно когда ты вспоминаешь, как трахаешься с другим.
Я не могу не вспоминать. Я все время об этом думаю. Наш первый раз был в отеле. Обычное дело: двуспальная кровать, душ и туалет. Он хотел произвести на меня впечатление, и мальчик-горничная принес нам дорогое шампанское и бутерброды с черной икрой. Мы были очень пьяные. И не могли есть. Я завернула их с собой. Глупость?
Ну почему.
Жадность. Я же говорю: мы были очень жадными. Я хватала его руками, потому что он был совершенно моим, понимаешь? Я не могла его отпустить. Но мне придется его отпустить. Разжать свои челюсти. Ослабить свою мертвую хватку. Или наоборот. Отпусти меня к нему.
Я не могу тебя отпустить, и ты это знаешь.
Иногда я тебя ненавижу.
Ты всегда ненавидишь меня. Ты меня почти уничтожила. Заставила меня поверить, что я человек второго сорта, что я не достойна счастья.
Иногда я ненавижу себя за слабость, за то, что хочу только одного — просто еще раз его поцеловать, еще раз почувствовать его запах. Я не вижу никакого будущего без него.
У тебя просто нет будущего, потому что нет тебя — самой.
Ты меня не слышишь: у меня нет будущего без него, и в то же время каким могло бы быть наше будущее? Я часто представляла, как собираю вещи и ухожу к нему, но разве есть гарантия, что через несколько лет — меньше, чем нам обычно кажется, он не станет для меня таким же привычным и надоевшим пейзажем, как Толя? Разве есть гарантия, что я не наскучу ему первой, когда он будет знать точно, что я его и каждый вечер буду его? И мое имя. Когда он будет знать мое имя. Возможно, все это длится так долго, потому что он совсем не знает меня и каждый раз я не та, кого он ожидает увидеть…
То есть ты ждешь гарантий?
Я не знаю, как преодолеть эту зависимость.
О какой зависимости ты говоришь?
О зависимости быть тобой.
Раньше я очень тебе завидовала. Ты была такая особенная, умная, красивая. Мне казалось, что ты очень свободна, гораздо свободнее меня.
Это так.
Нет, это ловушка.
Дай мне уйти к нему.
Я просто дам тебе уйти.
Я должна, нет, я хочу к нему поехать. Послушай, ну вот можно же новую жизнь начать. Просыпаться с ним, строить семью.
Не смеши.
А что смешного?
Поворачивай.
Зачем?
Нам
Зачем?
Я больше не могу воевать. Ты хотела уехать? Вот — тебе действительно пора.
Хлоя свернула с трассы на разбитую дорогу.
Хотя бы двадцать восемь километров я ехала к тебе.
Маршрут перестроен.
30
Хлоя едет недолго, но кажется, что несколько часов. Дорога однообразная и совершенно пустая. Она открывает окно и курит — нет никого, кто скажет ей, что в машине будет вонять. Солнце тоже однообразно — стоит на месте столбом.
Хлоя съезжает на обочину, глушит мотор, снимает туфли и идет босиком по ягелю. Нет никого, кто скажет ей, что ягель от этого гибнет. Хлоя плачет. Нет никого, кто скажет ей, что нашла из-за чего плакать, ты подумай. Хлоя смеется, и нет никого, кто скажет ей, что она ведет себя как истеричка. Хлоя рада, что нет никого. И нет никого.
Хлоя помнит: шесть месяцев назад она проснулась утром счастливая, выскочила из дома, завела машину и поехала в город. Там, на улице Ленина, ее ждал человек, которого она обняла. Человек этот пах сигаретами, пах вином, пах свободой. Привилегией выбора, правом не прятаться и не прятать стыдное — например, коровий хвост. У Хлои есть хвост. Она его прячет.
Анна стирает это воспоминание.
Хлоя помнит: в первый раз он поцеловал ее на улице Мира. Губы у него были твердые — холодные и упрямые. А кожа горячая, будто температура.
Анна стирает это воспоминание.
Хлоя помнит: полярное утро, зеленые всполохи на горизонте, мальчик выходит на кухню и говорит, что ему нужно уехать. «Ты никуда не поедешь», — говорит женщина — она тоже на кухне. Эта женщина и ее материнское чувство — Хлоя стояла, прислонившись к дверному косяку, и пыталась понять, что это значит — когда ты лишаешь кого-то возможности выбора. Хлоя сказала женщине: отпусти его. Ты утащишь его на дно вместе с собой. «Это ты уйдешь на дно, — сказала женщина — очень, очень грубая, злая, неприятная женщина. — А я останусь».
Анна стирает и это воспоминание — все, кроме напутствия.
Хлоя возвращается в машину, забрасывает туфли за спину, заводит мотор и давит на педаль — удивительно, но голая ступня иначе чувствует ее, скорость набирается быстро, а если слегка ослабить давление, то машина резко дергается.
Хлоя пожимает плечами, смотрит на часы: сколько времени прошло?
Солнце стоит на месте.
Хлоя прихлебывает из бутылки. Удивительно, но никто не говорит ей, что пить за рулем нельзя. Она едет нормально — не быстро, но и не медленно. Просто едет, и все.
Солнце стоит как вкопанное.
В конце дорога перестает, сплошные ухабы да впадины, она сбавляет скорость, но машину все равно мотает, как во время шторма. Удивительно, но никто не говорит ей, что она испортит подвеску.
Солнце — недвижимость.
По обеим сторонам дороги — ржаво-ментоловая тундра. Огромные ветряки режут воздух, и тот сгущается вокруг машины. Впереди ничего — только раздробленная нитка разделительной полосы. Петляет между колес, исчезает в асфальтовых ранах, крошится на вздыбленной земле. На границе мхов спит собака.