Ливонское зерцало
Шрифт:
— Проходи, брат!
Николаус переступил порог и попал в небольшую прихожую, освещённую десятком свечей. Закрывая за собой дверь, он услышал, как наверху один раз ударил колокол — гулко и заунывно.
— Приятно видеть тебя, брат! — опять вежливо склонился привратник. — Приятно сознавать, что ты с нами, брат!
Насколько успел рассмотреть привратника Николаус, он видел этого юношу впервые. Но привратник говорил и вёл себя так, будто узнал его — уважаемого литуанского гостя комтура Аттендорна. Потом явилась мысль, что, возможно, здесь всех гостей встречают так — с вежливостью, граничащей с подобострастием; возможно, о высоком положении иных догадываются по одежде. И хотя Николаус не наряжался к мессе, как другие, в нём легко можно было рассмотреть человека богатого и благородного — по дорогой одежде, по сдержанности в движениях, по изысканной манере касаться рукой края шляпы при приветствии.
Голос привратника был ласковый и вкрадчивый, улыбка не сходила у него с губ.
— Выпьешь вина, брат?
Николаус всё приглядывался к привратнику. Трудно было понять, как привратник говорил столь внятно, почти не двигая губами; и у него как будто не было языка, а говорил он как-то горлом. Может, болезнью он какой-то редкой страдал, предположил Николаус, или был где-то неосторожен, чрезмерно говорлив, и некий злой господин вырезал ему язык...
— Выпью, пожалуй, — Николаус подумал, что несколько глотков вина ему не повредят, а только прибавят сил. — Вино согреет. Такая буря наверху.
— Согреет вино, — обещал привратник, со сладкой улыбкой наполняя кубок из большого кувшина. — У нас хорошее вино. Лучшее во всей округе.
Николаус выпил вино, утёр губы ладонью:
— Крепкое. Но какой-то необычный горьковатый привкус у вина.
Привратник, пряча глаза, улыбнулся:
— Замечательное вино! Ты скоро оценишь, брат.
У Николауса мелькнула мысль, что напрасно он выпил у привратника вина. Он, задумавшись о привратнике, о его необычной манере произносить звуки горлом, упустил из виду, забыл... а теперь вот вспомнил: и Мартине давали что-то пить из фляги — может, такое же вино? Он слышал к тому же, что в здешней местности в обыкновении у некоторых крестьян насыпать в вино подпорченную рожь [81] ; и слышал, что такое вино вызывает у выпившего видения...
81
Действительно, в Средневековье колдуны и ведьмы угощали друг друга хмельными напитками, при приготовлении которых использовалось испорченное зерно; галлюциногенная плесень, растущая на зерне, оказывала дурманящее действие и вызывала видения фантастического характера.
Но уж было поздно.
Вино, и правда, оказалось хорошее, хотя вкус его не пришёлся Николаусу по душе. Вино согрело его быстро. Расслабляющее тепло растеклось по желудку, потом ласковой бархатной волной ударило в ноги, наполнило их силой и одновременно необычайной лёгкостью, а потом... потом оно одурманило голову — властно и приятно; вино забрало у него голову, и всё, что происходило вокруг, теперь стало напоминать чудесный сон — нежный и какой-то золотистый, словно окрашенный лучами утреннего солнца. Всё было прекрасно, ибо на душе стало легко и радостно. И прихожая, до этого выглядевшая мрачновато и убого, стала как бы прихожей самых роскошных палат; и привратник с надвинутым на самые брови чёрным клобуком обратился в очень милого человека, с которым захотелось навек подружиться, которого захотелось именовать не иначе как братом, младшим братом.
— Можешь называть меня братом Бенедиктом, — достучалось до его сознания откуда-то извне. — А если ты хочешь знать моё истинное имя, то — Альпин.
Растеклись от вина мысли — не догнать. Николаус успел ухватить одну: ему подумалось, что даже если бы перед ним сейчас предстала ужасная старуха — горбатая, носатая, кривая и с тремя жёлтыми зубами злобная карга, — то и в ней бы он отыскал милые черты (не то что в этом смазливом юноше, в младшем брате), более того, она вполне могла бы показаться ему прекрасной девой — настолько прекрасной, что он готов бы был признаться ей в любви. Николаус улыбнулся этой сумасшедшей мысли.
Кружило голову волшебное вино...
— Ты знаешь, что ассамблея сегодня в масках?
— Знаю.
— Тогда выбирай...
Привратник, взяв Николауса за плечо, повёл его к столу, занимавшему половину прихожей. По пути он пояснял:
— Кто-то приходит сюда со своим обличьем, но если своего нет, то у пас, пожалуйста, много всего. Приятно глазу и радует нечестивое сердце.
На столе во множестве лежали маски; вернее было бы назвать их харями. Здесь были хари свиные, собачьи, волчьи, овечьи, бычьи, кошачьи, беличьи, заячьи, барсучьи, обезьяньи, черепашьи, сорочьи, лягушачьи и прочие. Николаус, не долго думая, выбрал волчью. Она показалась ему самой замечательной. Она будто просилась ему в руки. Это не была маска в привычном понимании слова (клеенная из бумаги или шитая из тканей, раскрашенная и покрытая лаком), это была шкура, содранная с волчьей морды и значительной части шеи, искусно выделанная и с крепкими кожаными завязками.
Привратник похвалил:
— У тебя хороший вкус. Благородного человека тянет к благородному зверю.
— Зачем прикидываться овцой, если рука ищет меча? — уклончиво ответил Николаус и засмеялся; хмель разбирал его всё больше.
— Иерархи уже собрались. Ты слышал — ударил колокол. Сейчас пойдут братья и сёстры, — и привратник протянул Николаусу свёрток. — Надень мантию и ступай.
Николаус послушно облачился в чёрную мантию, надел волчью харю. А куда идти, не знал.
Привратник улыбнулся:
— Ты, как видно, впервые у нас, брат?.. — голос у него стал сладкий, как у соловья, а за спиной под плащом как будто трепыхнулись крылышки.
Николаус, с трудом подавляя изумление, посмотрел на него, ответил:
— Да, частым гостем меня не назовёшь. Матушка Фелиция приглашала...
— Не надо объяснений, — остановил его привратник. — Сегодня у нас большой праздник.
Тут привратник подвёл Николауса к одной из дверей, что были в прихожей, и отворил её.
Николаус вошёл в очень просторное помещение с низким каменным сводом, вымазанным сажей. Массивные каменные перекрытия поддерживались не одним десятком квадратных пилонов. Стены были расписаны непонятными словами на неизвестных языках; скорее всего, надписи мог прочитать только тот, кто владел языком тарабарским. Тут и там встречалась пентаграмма.
Голова приятно кружилась, волшебный золотистый свет довольно быстро окутывал стены и пилоны, наплывал на чёрные своды.
В помещении находилось уже немало людей. Николаус насчитал до двадцати. Но, судя по количеству масок, что он видел в прихожей, братьев и сестёр ожидалось чуть ли не в два раза больше.
Взору Николауса представился настоящий маскарад — если иметь в виду разнообразие харь. На плечах же у гостей были одинаковые чёрные мантии.
Николаус оглядывал хари. При этом веселье так и разбирало его. И только скромность удерживала его сейчас от какой-нибудь озорной выходки.
Хари были такие привлекательные! Конечно же, и люди, что скрывались за ними...
Но даже хороню зная иных из присутствующих здесь, Николаус не смог бы разобраться, кто тут есть кто? За какой из харь, к примеру, скрывался тот капитан замковой стражи, иерарх? А за какой прятал загорелое лицо другой иерарх — пастух? За чёрными мантиями не видно было даже, где тут мужчины, где женщины?..
Николаус вспомнил, что он пришёл сюда за Мартиной, ему показалось на дороге, что её вели куда-то... сюда... насильно. Какой вздор! Здесь так замечательно. Разве можно сюда вести насильно?.. Николаус попробовал но сложению угадать Мартину, однако у него ничего не получилось. Сколько ни приглядывался он к фигурам, ни одна не напомнила ему фигурку худенькой служанки.