Ливонское зерцало
Шрифт:
В ответе Юнкера узнал Николаус строки из гимна святителя Амвросия Медиола некого, богослова, епископа [80] .
...Этой ночью Николаусу снился знакомый сон. Николаус не помнил — когда, но что-то такое он видел уже. Он будто проваливался в бесконечное ночное поле, дикое поле, поросшее высокими травами и кустами; он, маленький и слабый, как ребёнок, падал навзничь на землю, в этот бурьян, в репьи и колючки, и не мог подняться — ночь камнем ложилась ему на грудь. Николаус не верил, что ночь может стать камнем и придавить, он озирался и тогда замечал, что вовсе не ночь, а земля — сырая, холодная и тяжёлая — наползала на него и засыпала его могильным холмом. Ни рукой, ни ногой не мог двинуть Николаус, крепко держала его земля, она прорастала его травами. И тут появлялся чёрный конь. Он был сам дьявол. Глаза-угодья смотрели прямо на Николауса. Конь будто что-то хотел сказать ему, потом злобно скалился и ударял копытом по камню, лежащему в траве. Николаус смотрел — а это никакой не камень был, а череп, выбеленный солнцем и доведённый ветрами и многими дождями до блеска. И Николаус догадывался, чей это был череп — того седока, что не удержался на коне, что сорвался с него и остался здесь с переломанными костями, бездыханный. Вот тут он лежал — на чёрной, на мягкой земле. Николаус помнил: седок неудачливый лежал — чёрный, как земля... или он сам был — земля...
80
Гимн называется «Procul recedant somnia». Святой Амвросий родился в 340 году, умер в 397 году.
Красавец-конь, злой и свободный, уносился прочь.
Глава 49
Чёрную мессу не слышно,
когда за окном ревёт буря
Целый день томился Николаус: с Ильмаром-бортником ему следовало сделать все дела уже давно. И уже отправился бы Николаус в Пылау, но, не желая привлекать к себе лишнее внимание, ждал темноты.
В непогоду смеркается быстро, иногда — чуть не в середине дня. Едва Николаус увидел, что на дворе потемнело, он отослал неотвязчивого Хинрика будто за какой-то мелочью на кухню (Николаус давно заметил, что на кухню всегда охотно бегал слуга), а сам отправился в путь. И отправился он пешком, дабы лишний раз не показываться в конюшне.
Когда вышел за ворота, ураганный ветер ударил ему в лицо.
Двое стражей глядели ему в спину.
— И что гонит нашего гостя в это ненастье? — удивился один.
— В церковь, видно, — предположил другой.
Ветер упирался Николаусу в грудь и толкал его обратно в замок. Потом, когда Николаус одолел половину пути, вдруг посыпал град. Большие были градины — с голубиное яйцо. Ах, где-то, как видно, веселились ведьмы, собрались на шабаш! Дикими плясками, грехом и колдовством своим притянули бурю, призвали беду — причинили немалый урон урожаю. Хохотали ведьмы, плакали крестьяне... Николауса спасла шляпа с широкими полями и высокой тульёй — добротная шведская шляпа. Кого другого, попавшего под злобный разгул стихии, град мог бы забить насмерть, ибо негде было путнику укрыться на середине дороги.
Уже совсем затемно постучал Николаус в дверь к Ильмару.
Отворив дверь, высокий статный Ильмар занял весь дверной проём.
— Кому дома не сидится в такую ночь? — заслоняясь широкой ладонью от ветра, он вглядывался в темноту. — Ах, это вы, господин!.. Входите, обогрейтесь.
Взглянув через плечо Ильмара, увидел Николаус молодую, хорошенькую жену его, сидящую у горящей лучины за прялкой, и детей, играющих на полу.
— Я не стану входить, Ильмар. Не нужно, чтоб они видели меня.
Ильмар взял фонарь, и они укрылись от непогоды в хлеву. Корова, телёнок, несколько овец. Хорошее, опрятное хозяйство было у доброго хозяина Ильмара. Иной работящий немец мог позавидовать ему, эстонцу.
Николаус тут передал Ильмару послание в кожаном чехле:
— Береги это, как зеницу ока. И не попадись. Рыцарь из разъезда заглянет в свиток, и жить тебе останется... всего-ничего — до ближайшей сосны.
— Сберегу. Не попадусь, — кивнул Ильмар.
— И торопись, друг. Там, — Николаус кивнул на северо-восток, где находился русский Нейгаузен, — возможно, только этого послания и ждут. Ты ещё вернуться не успеешь, а они уж по твоим следам выступят...
— Завтра с утра и отправлюсь, господин. Не сомневайтесь: быстро обернусь. Только я знаю эту короткую тропу.
В это время совсем недалеко, в церкви Святого Себастьяна, в подвале её, состоялся другой разговор...
Баронесса Фелиция покачивалась на качелях. С царственной грацией сидела она на широкой резной доске, с изяществом красавицы перекинув ножку на ножку. А перед нею стоял Хинрик, послушный слуга; дрянной серый человечишко перед прекрасной богиней.
Качели были богато убраны цветами — пышными разноцветными гирляндами и букетами. Два красавца-инкуба служили Фелиции, со сладкими улыбками и с поволокой в глазах покачивали её; они оглаживали взглядами её точёные бёдрышки, озорно перемигиваясь, заглядывали ей сверху за глубокий вырез платья, богато украшенный вышивкой.
— Умер старый мастер Карл, — говорила Фелиция. — Ты слышал об этом, Хинрик?
— Я уже слышал, госпожа.
— Ты ведь знал старика Карла? — с надеждой спросила она.
— Хорошо знал, госпожа.
— Он показывал тебе, как устроен Бафомет? — оживившись, допытывалась Фелиция.
Хинрик, послушный слуга, знавший своё место, боялся поднять на неё глаза.
— Показывал, добрая госпожа. Там четыре рычага всего. Очень просто.
— И ты смог бы управлять им?
— Смог бы. Но зачем вы спрашиваете? — тут догадка осенила лицо Хинрика, и он всё же поднял на Фелицию глаза; в них был испуг.
— Тебе, Хинрик, придётся занять его место — место Карла, — это госпожа Фелиция сказала таким тоном, что Хинрик понял: возражать бесполезно, всё уже решено.
— Но я же никогда не управлял, — сделал всё-таки попытку Хинрик.
— Там четыре рычага всего, — напомнила Фелиция. — Очень просто...
Примерно в сей же час в покоях Николауса всколыхнулся и отодвинулся в сторону край гобелена. В комнату, крадучись, вошли Юнкер и приятель его кнехт.
Быстро оглядевшись в полутьме, рыцарь Юнкер негромко спросил:
— Ты уверен, что он ушёл из замка?
— Я сам видел, — так же негромко ответил кнехт. — В замке никто больше не носит шведскую шляпу. Не по карману.
Пощёлкав кресалом, Юнкер подпалил трут, раздул огонёк и зажёг свечу на столе. Огляделся теперь при свете:
— Нехорошо будет, если он сейчас вернётся и застанет нас... у себя в спальне.
— Он пошёл в деревню, — уверенно сказал кнехт. — И охота же ему разгуливать в такую погоду!..
— А Хинрик?
— Этот простак вскоре бросился за ним.