Лиюшка
Шрифт:
Она не ответила.
— Я тогда пропаду, сопьюсь… — сказал он.
Ей не хотелось видеть его неспокойные, что-то ожидающие и просящие глаза.
— Пойдем искать воду, — холодно предложила она. — Этим вином не напьешься… А в то, что кто-то пропадет от любви ко мне, я не верю…
Они поднялись и пошли.
Ефим понуро плелся за ней по лужайчатому лесу молча. Усталые, они в потемках набрели на два стожка сена. На макушку стожка взобраться у них уже не было сил, подрыли глубокую нишу с бока стожка и забрались
Еще не успело взойти солнце из-за далеких заводских труб и не проснулась в загончике перед окнами корова Чаенька, а Игорь, нарядившись в старые, короткие брюки Петра Алексеевича и в цветастую кофту тетки Онисьи, уже подмешивал лопатой к песку и цементу красную сырую глину.
— Игорь, а что, в ящике-то поди неудобно мешать раствор? Давайте-ка в корыте, — подоспела с ведерками воды Онисья.
— А ведь права ты, мать, — оживился Петр Алексеевич. — Пошли, вынем его из-под кровати…
Игорь мешал раствор тщательно и терпеливо, пока он не стал ровным и не цепляющимся за лопату.
После, в приготовленную под фундамент траншейку, начал укладывать один к одному фасонный мартеновский кирпич, не новый, а кое-где оплывший от шлака и побитый.
Подавая кирпич Игорю, Петр Алексеевич весело покрикивал на жену:
— Мать, ну-к пошевелись! Растворчику, растворчику… Гли-ко, мать, баня ведь будет, а! О-хо-хо, баня! Надо же!
— Ну хватит, хватит…
— Мы тут с тобой график повесим на дверь — кому первому париться. Мать, я думаю, ты нам уступишь?
— Да уступлю, уступлю, — сияла Онисья, летая от корыта с ведерком раствора. — Ты только ноги не отбей, кирпичи-то из рук валятся…
— Теть Онь, ты больно-то не усердствуй — тяжело. Можно и по полведерка носить, а то к вечеру упадешь с непривычки-то, — ловко размазывая, выравнивал угол, чуть пристукивая молоточком. — И ты, батя, тоже притормози… Я ведь что, на мне лес возить можно.
— Дак ведь завод-то поди тоже не сахар? Копоть-то и отсюда видна, — сказала Онисья грустно, не выпуская «козью ножку» изо рта и выскребая остатки раствора в корыте. — Подыши-ко ею цельную неделю — тоже сила нужна великая… Молодые все хорохорятся, а как согнет времечком — ложку поднять трудно…
— Теть Онь, кваску бы, — попросил Игорь.
— Это я счас, мигом!
— А мне, мать, махорочки, — роняя кирпич, сказал Петр Алексеевич.
— Перекур, батя,- — Игорь перешагнул через кладку будущей стены, снял рукавицы и стал замешивать новый раствор.
Солнце уже поднялось, но жаркой силы в нем еще не было.
— Батя, может, найдется две газетки? — попросил Игорь, снимая кофту. — Сделаю две панамки на головы. И будем разгуливать, как на побережье Черного моря, — и закатал до колен штанины.
У порога заскулил щенок — клюнула утка, отгоняя его от корытца с
Игорь плеснул в корытце свежей воды из ведра и поднял щенка с его мокрой кисточкой на голом брюшке. Кисточка щекотала ладонь. Погладил щенка, уговаривая:
— Не плачь, цуценька, ну не плачь! Ух она, какая зверюка! Вот полежи, погрейся на солнышке! — расстелил кофту на штабель старых досок, приготовленных для бани, и посадил щенка, удивляясь тому, как любят, понимают собаки человеческую ласку и просят ее.
— Вот квасок, холодный. Как бы не простудиться! Вот тебе, дед, махорка, — Онисья поставила в тень от досок двухлитровую банку с квасом и вытерла руки о свой желтенький безрукавый халатик. — Нести воды?
— Неси.
Скоро стены подросли вершка на три. Уже поставили коробку под дверь, и Игорь стал радоваться тому, что осталось пустяк и вот-вот можно будет отойти и полюбоваться на почти готовую баню. Сегодня же он повесит дверь, вставит оконную раму, а, может быть, еще успеет поднять стропила под крышу. А тетка Онисья сама станет заводить раствор и обмазывать стены.
Плечи и спину уже пощипывало от солнца. Игорь подумал о том, что пора бы уже съездить на озерко искупаться.
— Батя, искупаться не хочешь? Да брось ты свои одежки, солнце-то как палит! У меня вон уже ноги покраснели, а спина аж горит!
— Холодно что-то мне, Игорь. И хвори не чувствую, а холодно. Я уже и забыл, когда купался…
— Что ты, что ты, отец, купаться!? Вон охолонись из ведерка…
— Ладно, охолонусь… А ну-к, брысь отселя, — сказал он на жену и весело запел:
Ой, матаня, ты матаня, Вся-т ты измоталася, Посмотри-ко на себя, Какая ты осталася…Игорь рассмеялся и, повернувшись увидел их.
В легонькой синей кофточке и в обтягивающих спортивных трико, с хитро учесанной горкой волос на макушке, стояла Шурочка, за ней, помахивая капроновой фляжкой, нетерпеливо мялся заспанный Зюзин. У Зюзина ползли вверх и надменно гнулись брови.
Игорь, заметив какое-то ликование в лице Ефима, крепко вспыхнул, смешался и, разыскивая глазами брюки, наткнулся на ее удивленный взгляд и ляпнул:
— Ага… Проходите… Как это вы сюда забрели? — торопливо надернул брюки и снова пригласил: — Да проходите. Садитесь. Чего ж стоять-то…
— Доброе утро! — сказала Шурочка Петру Алексеевичу и Онисье.
— Здравствуйте! — сказали те вместе.
Онисья подтащила скамью, смахнула с нее глину:
— Садитесь, гостеньки, устали небось?
— Как забрели, говоришь? — повернулась Шурочка к Игорю. — Да просто. Шли, шли и вышли… Хозяюшка! — сказала Шурочка, — водицы бы нам…