Лобное место. Роман с будущим
Шрифт:
– Эмиль, откуда вы так прекрасно знаете английский?
– Я не знаю английский, – сказал Эмиль. – Точнее, я вслух не могу произнести ни слова из того, что читаю. Потому что я никогда не учил этот язык и не был за границей. Но читаю свободно – начал читать со словарем, а потом выбросил словарь и просто догадываюсь, что значит каждое новое слово, когда оно попадается в пятый раз…
А в году эдак тысяча девятьсот восемьдесят шестом я прочел в американской русскоязычной прессе, что в Торонто на кинофестиваль приезжает в составе советской делегации кинорежиссер Эльдар Рязанов. Жил я тогда здесь, в Катскильских горах, снимал небольшое бунгало, но телефон работал исправно, я вызвонил в Торонто директора фестиваля, выяснил, в каком отеле будет жить советская делегация, и… Ровно в девять утра я позвонил Рязанову в номер, но ответил мне не Эльдар, а женский голос, и у меня было меньше секунды, чтобы понять, с кем Эльдар прилетел в Торонто.
– Нина, с приездом! – сказал я. – Welcome to Canada!
– Привет, –
В Нью-Йорке, расставаясь с Эльдаром перед его отъездом в аэропорт, я открыл багажник своей машины, там лежали мои книги на русском и на английском.
– Возьми, – сказал я, – почитаешь в самолете.
– Ты с ума сошел! – сказал Эльдар. – Как я буду читать твои антисоветские книги в советском самолете?!
До конца советской власти оставалось еще целых пять лет.
Мастер снова взял паузу – ушел на кухню, сделал себе еще чашку цикория, а мне крепкого чая. Затем вернулся в свое кресло и сказал:
– Ладно, вернемся в конец шестидесятых. До конца советской власти оставалась вечность, точнее – даже предположить, что она когда-нибудь лопнет, грохнется и исчезнет, не мог никто, включая Андрея Смирнова, ярого антисоветчика и моего нового соседа по болшевскому коттеджу. В шестьдесят девятом Андрею, сыну знаменитого автора романа «Брестская крепость», было двадцать восемь, мне – тридцать один, а нашему с Андреем соавтору Вадиму Трунину – тридцать четыре. Втроем мы занимали зеленый коттедж, с Андреем Вадим писал режиссерский сценарий фильма «Белорусский вокзал», а со мной обсуждал идею нашего будущего сценария «Юнга Северного флота». Но из нас троих младший был самым яростным критиком советской власти, и каждый вечер наш коттедж слышал в адрес «мудрого руководства» то, что по тем временам тянуло если не на «вышку», то как минимум на «четвертак». Я дивился его громкоголосой отваге, Вадим отмалчивался, но в принципе в наших отношениях к Софье Власьевне царило полное единодушие. А поскольку это соседство длилось не день, не неделю, а месяцами – Андрей стал снимать «Белорусский вокзал» и ездил на съемки из Дома творчества, а мы с Вадимом трудились над своими сценариями, – это соседство вылилось в настоящую дружбу, я даже был шафером у Вадима на свадьбе. И каково же было мое изумление, когда они оба вдруг стали запираться от меня в комнате у Вадима, сидели там заполночь, даже от чай-коньяка отказывались. При этом ни одна из их пишмашинок не стучала, зато за их тонкой деревянной дверью шуршали какие-то бумаги. А когда утром мы уходили в столовую на завтрак, Вадим запирал свою комнату на ключ и предупреждал уборщицу тетю Дору, чтобы она там не убирала. Обиженный их секретничаньем, я стал приставать к обоим:
– Что вы там прячете?
Сначала они отмалчивались, а потом Андрей сказал:
– Приезжал Сергей Хрущев, привез мемуары отца.
– Так дайте почитать!
– Нет, – сказал Вадим, – тебе в это лезть нельзя, ты и так тут на птичьих правах…
А когда я стал настаивать, Андрей объявил:
– Все, мемуаров больше нет, Сергей их увез.
Затаив обиду, я не раз говорил Вадиму: «Старик, я не злопамятный, но имей в виду – память у меня хорошая». И только недавно в книге «Никита Сергеевич Хрущев» Сергея Хрущева я прочел, от чего чисто по-дружески уберегли меня тогда Вадим и Андрей. К сожалению, у меня тут нет этой книги, она в моей городской квартире, поэтому пересказываю своими словами, но близко к тексту. Там сказано: в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году мемуары Хрущева стали осязаемы. То есть в руках Сергея Хрущева была рукопись объемом в тысячу машинописных страниц, охватывающая период от начала тридцатых годов до смерти Сталина и ареста Берии. Карибский кризис, Двадцатый съезд КПСС, Женевская встреча, размышления о Генеральном штабе, об отношениях с Китаем. Летом тысяча девятьсот шестьдесят девятого года Сергей Хрущев решил найти писателя, который взялся бы за литературную обработку рукописи отца. Я, пишет Сергей в своей книге, дружил с известным сценаристом Вадимом Труниным. Вадим предложил взять на себя литературную обработку, заметив, что, хотя это огромный труд и такая работа оплачивается очень дорого, он сделает ее бесплатно. И приступил к работе… А тем временем над их головами сгущались тучи. В марте шестьдесят девятого Андропов направил в Политбюро секретную записку. Там было сказано: «В последнее время Н.С. Хрущев активизировал работу по подготовке мемуаров… В них подробно излагаются сведения, составляющие партийную и государственную тайну… Необходимо принять срочные меры оперативного порядка, чтобы контролировать работу Хрущева и предупредить утечку партийных и государственных секретов за границу. В связи с этим полагаю целесообразным установить оперативный негласный контроль над Н.С. Хрущевым и его сыном Сергеем Хрущевым…» Ну, а теперь можешь представить, что началось, когда всесильный Андропов дал указание «принять срочные меры оперативного характера». Целый отдел КГБ ринулся на поиски мемуаров Хрущева, круглосуточная слежка за Сергеем и его машиной велась даже на улицах Москвы, обыски происходили у всех его друзей, включая Трунина, их таскали на допросы – это и сейчас читается как самый крутой детектив, а когда-нибудь, я убежден, на этом материале будет сделан фильм покруче «Мертвого сезона»! Но вернемся в Болшево. Теперь я понимаю,
– Старик, сейчас я по горло занят «Белорусским вокзалом». Поэтому давай ты сам напиши первый вариант «Юнги», а потом – даже если студия его не примет – тебе больше работать не придется, я сам напишу второй вариант.
Я согласился. Идея «Юнги» родилась из короткой газетной информации о слете на Соловках бывших курсантов «Школы юнг Северного флота». Потом в Ленинской библиотеке я поднял все заполярные газеты сорок второго – сорок пятого годов и архивные материалы Штаба Северного морского флота, касающиеся создания этой Школы, затем нашел трех бывших курсантов этой Школы, но даже после этого посчитал, что моего опыта службы в Советской армии недостаточно для написания такого сценария. А Трунин учился в Суворовском училище, то есть сам бог велел пригласить его в соавторы. Но ни мой первый вариант сценария, ни трунинский студию не устроил, третий вариант мы писали вместе. Работа шла очень трудно. Если кто-то считает, что вдвоем писать легче, чем в одиночку, то по опыту своей работы с Труниным и спустя годы с Валентином Черных (автором «Москва слезам не верит») скажу, что все наоборот. Во всяком случае, нам с Труниным сценарий «Юнги» давался с большими боями буквально за каждое слово. Наверное, это можно сравнить с работой двух кузнецов – один длинными щипцами держит докрасна раскаленную металлическую болванку, а второй кувалдой бьет по этой болванке с такой силой, что огненные брызги металла летят во все стороны. Вот так мы работали, споря докрасна и до хрипоты, и были рады, если за день выходила одна страница текста. Но когда рядом, буквально в соседних комнатах работают Брагинский с Рязановым, Габрилович с Юткевичем, Гребнев с Райзманом, Ежов с Кончаловским, Шпаликов с Хуциевым и Данелия, а Галич с Донским, то вас невольно заряжает и подпитывает энергия этого творческого поля. Помню, когда у нас с Вадимом не шла, хоть лопни, одна сцена, мы пошли в соседний «красный» коттедж к Валентину Ежову, автору «Баллады о солдате» и других шедевров.
– Валя, выручай! Во время войны на Соловках была Школа юнг, почту туда привозили с пристани раз в день в грузовой машине. Нам нужен диалог курсантов во время поездки в кузове этой полуторки. Но не идет диалог! Что загрузить в этот кузов? Картошку – банально. А что еще?
– Валенки, – сказал гениальный Ежов и сам бывший моряк.
И правда – как только мы загрузили кузов валенками и посадили на них наших пацанов-курсантов, сцена пошла! Вот что такое Дом творчества, где ты работаешь бок о бок с мастерами! Но вечером за ужином юная жена Трунина Алена (дочка Майи Кармен, будущей Майи Аксеновой) спросила нас:
– Сколько вы сегодня написали?
– Страницу, – гордо сказал Трунин.
– А я вчера в Переделкине встретила жену Юлиана Семенова, – сообщила Алена. – Она сказала, что Юлик за день пишет двадцать страниц.
Я посмотрел на Вадима. Его лицо налилось кровью так, что, казалось, лопнет сейчас. И лопнуло – он вдруг рубанул кулаком по столу и крикнул:
– Молчать! Мне не первая жена говорит, что Семенов пишет двадцать страниц в день!
Всеобщий хохот был куда громче, чем от острот Иосифа Прута. Который, кстати, вовсе не был импотентом, а даже в свои семьдесят пять, чуть прихрамывая на фронтовом протезе, запросто выходил к завтраку с приезжей сорокалетней блондинкой.
10
Вечером выяснилось, что жена Мастера в горы сегодня не вернется, она из лагеря-кэмпа укатила в Нью-Йорк, в их городскую квартиру. Меня это даже обрадовало – не нужно приспосабливаться к хозяйке, да и Мастер чувствует себя раскованней. На закате, когда «мерзавец на глиссере» укатил for ever, навсегда, на озере наступила такая тишина, что стрекот цикад и кваканье лягушек казались просто пушечной канонадой. Тем не менее в природе наступил какой-то тотально-оглушительный покой, огромная чаша озера маслянисто блестела под звездным небом и мелкими сонными волнами лениво лизала песчаный берег. Где-то в стороне рыбацкая лодка терлась о причал и негромко скрипела.
Мы сидели у воды, на лавке за деревянным, на козлах, столом. На столе стояли бутылка «Jack Daniel», ведерко со льдом и два стакана. Я сказал:
– Мастер, а можно не очень корректный вопрос?
– О соавторе, – усмехнулся он. – Рано или поздно все об этом спрашивают. Что ты хочешь знать?
– Все-таки он был соавтором или не был?
– На этот счет есть несколько судебных экспертиз, – сухо ответил он. – Комплексно-литературоведческая Института мировой литературы Российской академии наук, математико-лингвистическая Института русского языка и даже экспертиза Московского уголовного розыска в отношении использования милицейских терминов. Плюс решения трех московских судов и Коллегии Мосгорсуда. Все экспертизы и решения суда в мою пользу, покойник никогда не был моим соавтором.
– И все-таки председатель Мосгорсуда отменила эти решения.
– Да. На том основании, что раз книга написана не в России, то российский суд не имеет права разбираться, кто ее написал. Это, конечно, чушь, она сама себя высекла. Если семь лет лучшие судьи Москвы и члены Коллегии ее собственного Мосгорсуда занимались этим делом, а потом Хозяйка вдруг говорит, что они не имели права этим заниматься, то либо весь ее судебный аппарат просто безграмотные чукчи, а она одна грамотная, либо наоборот. Третье, конечно, тоже дано – на третьем варианте, как известно, сегодня и строится российская юриспруденция. Но даже в этом случае никто не отменил и не мог отменить заключения судебных экспертиз.