Лоцман
Шрифт:
С этими словами он взялся за румпель и направил судно так, чтобы оно врезалось в скалы носом. На мгновение лицо Барнстейбла исказилось жестоким страданием, но он сдержался и бодрым голосом обратился к матросам:
– Будьте спокойны и мужественны, ребята! Для вас еще не все потеряно - у нас осадка небольшая, и мы подойдем близко к утесам. Да и вода сейчас убывает. Готовьте шлюпки и не падайте духом.
Эти слова вывели команду вельбота из оцепенения. Быстро спустив легкое суденышко на воду, матросы спрыгнули в него, мощными усилиями стараясь удерживаться на некотором расстоянии от борта шхуны. Они громко кричали, уговаривая Тома присоединиться к ним, но рулевой, не отвечая ни слова, лишь отрицательно качал головой, держа
– Спасайтесь, ребята, спасайтесь!
– крикнул Барнстейбл, когда минута страшной неизвестности миновала.
– В вашем распоряжении еще вельбот: на нем вы доберетесь почти до берега. Прыгайте, ребята! Вы были честными и верными моряками, и, надеюсь, господь не оставит вас. Ступайте, друзья мои, пока наступило затишье.
Моряки толпой бросились в вельбот, который сильно осел от тяжелого груза. Оглянувшись, они увидели, что Барнстейбл и Мерри, Диллон и рулевой все еще оставались на палубе «Ариэля». Барнстейбл, погруженный в горькие размышления, шагал по мокрой палубе, а гардемарин, следуя за ним, убеждал его покинуть гибнущее судно. Диллон не раз приближался к тому борту, у которого еще медлила шлюпка, но грозные взгляды моряков гнали его прочь, и он в отчаянии отходил. Том сидел на основании бушприта в позе человека, примирившегося с неизбежным, и вместо ответа на громкие и повторные призывы товарищей только махал рукой в сторону берега.
– Послушайте меня, мистер Барнстейбл!
– со слезами на глазах говорил юноша.
– Если не ради меня, не ради себя самого, то хоть из любви к моей кузине Кэтрин сойдите в шлюпку!
Молодой лейтенант остановился и с некоторым колебанием взглянул на берег, но сейчас же взор его обратился к останкам судна, и он ответил:
– Ни за что, мой мальчик, ни за что! Если настал мой час, я покорно встречу свою судьбу.
– Послушайте людей, дорогой сэр! Они кричат, что без вас не уйдут, а ведь шлюпку вот-вот разобьет о шхуну…
Барнстейбл указал ему рукой на вельбот и, приказав тотчас сойти в него, молча отвернулся.
– Что ж, - с твердостью в голосе сказал Мерри, - если лейтенант не должен покидать гибнущего корабля, следует остаться и гардемарину. Отваливай, ребята! Мы с мистером Барнстейблом остаемся на «Ариэле».
– Молодой человек, мне поручена ваша жизнь, и я за нее отвечаю!
– сказал командир, схватив сопротивляющегося юношу и передавая его на руки матросам.
– Отваливайте, и да поможет вам бог! Вельбот и так перегружен - еще неизвестно, как он дойдет до берега.
Однако моряки все еще медлили, ибо увидели, что рулевой твердым шагом двинулся по палубе, и надеялись, что он уговорит лейтенанта и сам тоже сойдет в шлюпку. Но Том лишь последовал примеру командира: схватив Барнстейбла в свои мощные объятия, он с непреодолимой силой перебросил его через фальшборт. А затем, отдав с нагеля фалинь, удерживавший
– Да свершится надо мной воля господня!
– Голос его заглушал рев бури.
– На моих глазах была прибита первая доска «Ариэля», и я увижу, как она будет оторвана. А после я больше жить не желаю!
Но не успел он произнести и первых слов, как товарищи перестали его слышать, ибо их отнесло далеко прочь. Управлять вельботом было уже невозможно из-за его чрезмерной перегрузки и ярости бури, и, когда он поднялся на белом гребне волны, Том в последний раз увидел свое любимое судно. Затем вельбот погрузился в провал между волнами, и через несколько мгновений лишь раскрошенные обломки его были выкинуты на прибрежные камни. Рулевой неподвижно стоял у борта и видел, как в воде замелькали головы и плечи. Одни пловцы мощными, хорошо нацеленными движениями направились прямо к песчаному берегу, который стал видим, когда ушла волна, а другие метались в беспомощном отчаянии. Честный старый моряк закричал от радости, увидев, что Барнстейбл вышел на берег, неся в руках бесчувственного Мерри, а за ним один за другим, мокрые и измученные, вышли и многие другие моряки. Еще несколько человек невредимыми вынесло волнами на берег, но, когда Том снова занял прежнее место на бушприте, он не мог отвести горестный взор от безжизненных тел, с такой силой прибитых к скалам, что в них уже едва можно было различить образ человеческий.
Теперь единственными обитателями гибнущего судна остались рулевой и Диллон. Последний, после того как ему довелось быть свидетелем только что описанной сцены, пребывал в состоянии тупого отчаяния. Но, когда застывшая от ужаса кровь вновь начала струиться по его жилам, он подполз к Тому с тем эгоистическим чувством, которое делает более терпимым даже безнадежное сострадание, когда человек делит его с другим.
– Когда спадет прилив, - сказал он голосом, который выдавал агонию страха, хотя слова выражали возродившуюся надежду, - мы сможем дойти до берега.
– Только Иисус Христос мог ходить по воде, как по палубе, - ответил рулевой. Старый моряк помолчал, а затем, поглядев на Диллона со смешанным чувством презрения и сострадания, добавил: - Если бы вы чаще вспоминали о нем в хорошую погоду, теперь, в бурю, судьба ваша не была бы столь жалкой!
– Ты полагаешь, что опасность все еще велика?
– спросил Диллон.
– Велика для тех, кто боится смерти… Тише! Слышите вы шум у вас под ногами?
– Это ветер бьет в борт судна.
– Нет, это стонет сам корабль, - внушительно произнес рулевой.
– Это его предсмертные стоны. Вода разбивает его палубы, и через несколько минут самое прекрасное судно, которое когда-либо рассекало волны, превратится в такие же щепки, какие летели, когда его строили.
– Зачем же тогда ты остался здесь?
– с отчаянием вскричал Диллон.
– Чтобы умереть, как мне назначено, - ответил Том.
– Для меня эти волны то же самое, что для вас земля. Я родился на них и привык к мысли, что они станут моей могилой.
– Но я… я..
– воскликнул Диллон, - я не хочу умирать! Я не могу умереть!.. Я не умру!
– Несчастный!
– пробормотал его собеседник.
– Вы должны умереть, как и все мы. Когда настанет смертная вахта, никто не смеет не явиться.
– Я умею плавать, - продолжал Диллон, с отчаянной решимостью кидаясь к борту судна.
– Неужели здесь нет какого-нибудь обломка дерева или веревки, которые я мог бы взять с собой?
– Нет. Все срезано или унесено в море. Если вы хотите бороться за свою жизнь, возьмите с собой смелое сердце и чистую совесть, а в остальном уповайте на бога.
– На бога!
– повторил Диллон в порыве безумного отчаяния.
– Я не знаю никакого бога! И нет бога, который знал бы меня!
– Молчите!
– так грозно прикрикнул на него рулевой, что, казалось, содрогнулась стихия.
– Молчите, богохульник!