Логово
Шрифт:
В конце въездной дороги выключил фары. Теперь в них отпала нужда, так как здесь не было дорожных полицейских, могущих остановить его за то, что ночью едет с выключенными фарами. Глазам его тотчас стало легче; если преследователи сумеют догнать его, им придется следовать за ним вслепую.
По диагонали пересек огромную и жутковато пустынную автостоянку, направляясь к служебной аллее, обегавшей парк по его юго-западной окраине и бежавшей вдоль внутреннего забора, отделявшего аллею от территории, где находились собственно аттракционы.
Пока "хонда" прыгала по рытвинам и ухабам асфальтового покрытия, Вассаго усиленно напрягал свое безумное воображение, перебирая различные кровавые варианты умерщвления жертвы, которые могли бы оказаться полезными при принятии окончательного художественного решения относительно ребенка. Ни один из проносившихся в голове вариантов пока не устраивал его. Образ должен взволновать его. Возбудить его эстетические чувства. Его истинную художественность Вассаго сразу определит, ибо будет потрясен.
Сладострастно смакуя воображаемые пытки, каким подвергнет Регину, он опять ощутил в себе странное присутствие, обычно посещавшее его по ночам, и проникся его исключительной, необыкновенной по мощи, яростью. Неожиданно окунулся в другое психическое видение, завертелся в вихре знакомых предметов, но с одним важным дополнением: перед его взором мелькнула Линдзи за рулем машины… телефонная трубка, зажатая в дрожащей мужской руке… затем перед глазами возник предмет, мигом разрешивший проблему художественного выбора… распятие. Пригвожденный к кресту Христос в знаменитой позе благородного самопожертвования.
Он закрыл глаза, и образ Иисуса исчез, затем взглянул на помертвевшую от страха девочку, снова закрыл глаза, и воображение нарисовало ему, каким образом он сможет объединить обоих – девочку и Иисуса – в общей композиции. Он использует Регину в виде пародии на Распятие. Великолепно, лучшего и не придумать. Но она не будет прибита к кизиловому кресту. Сначала он казнит ее в глубине павильона на брюхе свернувшегося на груди у тридцатифутового Люцифера Змия, затем распнет ее, а священное ее сердце вырвет из груди и превратит его таким образом в обобщающий символ всей своей коллекции. Такое чертовски выразительное ее использование напрочь отметает необходимость введения в композицию матери, ибо в этой позе девочка сама по себе предстанет как высшее достижение его эстетического гения.
Из-за помех в радиотелефонной связи Хатч, как ни пытался, не мог дозвониться до отделения оранского окружного шерифа. И вдруг он снова ощутил вторжение чужого сознания в свой мозг. Когда "увидел" череду образов обезображенной Регины, его буквально затрясло от ярости и ужаса. Но вот их сменило изображение распятия; оно было настолько впечатляющим, ярким и чудовищным, что он чуть не лишился чувств, словно от удара обухом по голове.
Хатч потребовал, чтобы Линдзи ехала еще быстрее, умолчав о том, что увидел. У него не хватило бы слов, чтобы выразить вею глубину охватившего его ужаса.
Ужас усугублялся тем, что Хатч отлично понял иносказательный смысл, который Джереми вкладывал в ту мерзость, что собирался совершить: не ошибся ли бог, сделав свое единственное чадо мужчиной? Может быть, Христа следовало сделать женщиной? Не на долю ли женщин выпадают наибольшие страдания, превращающие их в величайший символ самопожертвования, Божьей милости и непостижимости сущего? Бог даровал женщине свойства особой чувствительности, наделил ее умением постигать самую суть вещей и нежностью, то есть теми чертами, которые более всего необходимы, чтобы заботиться, обучать и воспитывать других, а затем оставил один на один с миром, наполненным ужасами и варварским насилием, в котором дарованные им исключительные свойства сделали женщину легкой добычей жестокосердных и порочных.
Справедливость этого сама по себе была ужасной, но еще больший ужас охватывал Хатча при мысли, что столь глубоким пониманием ее сути был наделен такой безумец, как Джереми Нейберн. Ведь если безумному социопату-убийце дано понять эту истину и постичь ер скрытый теологический смысл, тогда мироздание суть не что иное, как самый обыкновенный сумасшедший дом. Ибо будь Вселенная организована хоть мало-мальски рационально, никакой сумасшедший не в силах был бы понять даже малую толику ее.
Выскочив на подъездную дорогу к "Миру фантазии", Линдзи, не сбавляя скорости, так резко крутанула руль, что "мицубиси" занесло боком, и в какой-то момент казалось, что машина вот-вот опрокинется. Но этого не случилось. Линдзи, крепко вцепившись руками в руль, сумела выровнять машину и нажала на педаль акселератора.
Нет, только не Регина. Никоим образом нельзя позволить Джереми принести в жертву своему кощунственному замыслу невинного ребенка. Хатч готов был умереть, но помешать этому злодеянию.
Страх и ярость переплелись в нем. Пластмассовая телефонная трубка в правой руке жалобно поскрипывала и, казалось, вот-вот треснет, как яичная скорлупа, – с такой силой он сдавил ее ладонью.
Впереди показались въездные столбы. Линдзи нерешительно притормозила, затем одновременно с Хатчем заметила следы от шин, уже почти занесенные зыбучим песком. Резко рванула машину вправо, и та подпрыгнула, ударившись о бетонный бордюр бывшей цветочной клумбы.
Надо было обуздать свой гнев, ни в коем случае не дать ему взять верх над собой, как это случалось с отцом, потому что, не сдержи он себя, и можно считать, что Регины уже нет в живых. Хатч попытался снова дозвониться по номеру "911" экстренного вызова полиции. Цеплялся за любую возможность не дать свихнуться рассудку. Он не смеет опускаться до уровня этой мерзопакостной твари, чьими глазами смотрел на стянутые веревками запястья и в расширенные от ужаса глаза ребенка.
Волна ярости, прокатившаяся по телепатическому каналу связи, взвинтила Вассаго, подогрела его собственную ярость и убедила его, что нет смысла ждать, когда в его руках окажутся обе – и мать и ребенок. Зрелище задуманного распятия возбуждало в нем такое богатство отвращения и ненависти, что все более крепла уверенность: этот его художественный замысел обладал всеми качествами гениального творения. Воплощенный с помощью сероглазой девчушки в истинное произведение искусства, он откроет ему двери в Ад.
Перед въездом на служебную аллею он вынужден был остановить "хонду", так как путь ему преграждали запертые на висячий замок ворота. Огромный висячий замок он сломал уже давно. Подвешенный за дужку, тот только создавал видимость неприступности. Вассаго вылез из машины, открыл ворота, въехал внутрь, снова вышел из машины и закрыл их за собой.
Усевшись за руль, решил не оставлять "хонду" в подземном гараже и не добираться до музея мертвецов по катакомбам. Времени и так оставалось в обрез. Медлительные, но настойчивые паладины Бога обложили его со всех сторон. А ему так много надо успеть сделать, так много за те несколько коротких минут. Это было несправедливо. Еще бы хоть немного времени. Художника никто не смеет торопить. Чтобы выиграть эти несколько драгоценных минут, придется избрать самый короткий путь, промчавшись на машине по широким пешеходным аллеям мимо пустующих, полуразвалившихся павильонов, остановиться перед входом в "Дом ужасов", протащить на себе девочку по дну безводной лагуны, через пропускные ворота для гондол, по тоннелю с оставленным посередине углублением для цепного привода в бетонном полу и наконец спуститься вниз, в Ад.