Логово
Шрифт:
От павильона санных горок он направился прямо в гараж. Там его ждали две машины.
"Понтиак" Мортона Редлоу стоял в самом дальнем углу, в самом темном месте. Вассаго не пользовался им с последнего четверга, когда убил Редлоу, а чуть погодя блондинку. Хотя он и предполагал, что туман был достаточно густым, чтобы служить ему надежным укрытием, все же он не был уверен, что свидетели, видевшие, как из него на полном ходу выпала на шоссе женская фигура, не запомнили его "понтиак".
Он жаждал вернуться в мир бесконечной тьмы и вечного проклятия, снова стать одним из мира мертвых, но ему не хотелось, чтобы полиция пристрелила его раньше того, как он успеет завершить свою коллекцию. Если его дар будет признан неполным, он полагал, что его не примут обратно в Ад и заставят снова вернуться в мир живых, чтобы сызнова начать собирать другую коллекцию.
Вторая машина, "хонда" жемчужно-серого цвета, ранее принадлежала Ренате Десье, которую он оглушил ударом дубинки по голове в субботу вечером на автостоянке торгового центра спустя две ночи после неудачи с блондинкой. Именно она, а не неопанк Лиза стала последним приобретением его коллекции.
Он снял с "хонды" номерные знаки, бросил их в багажник и чуть погодя заменил их на номерные знаки старенького "форда", притулившегося в одном из тихих переулков на окраине Санта-Аны. К тому же "хонда" была настолько распространенной маркой машины, что в ней он чувствовал себя в полной безопасности.
Он выехал с территории парка и, спустившись в долину из редко населенного восточного нагорья, направил машину в сторону золотистого света, раскинувшегося в полнеба на юг и на север и заполонившего собой почти все пространство между горами и океаном.
Город-гигант.
Скопище культурных ценностей.
Великолепные охотничьи угодья.
Сама необъятность Южной Калифорнии – тысячи квадратных миль, десятки миллионов людей, даже если не брать в расчет ее северный, Вентуру, и южный, Сан-Диего, округа, – служила Вассаго надежным союзником в его стремлении приобретать все новые экспонаты для своей коллекции и в то же время оставаться вне подозрений у полиции. Три его жертвы были взяты из трех разных общин, находившихся в разных точках округа Лос-Анджелеса, две другие – из округа Риверсайд, остальные – из Оранского округа, и все это в продолжение многих месяцев. Среди сотен пропавших без вести людей, о которых сообщала полиция в это время, несколько его скромных приобретений никоим образом не могли сказаться на общей криминогенной статистике, чтобы возбудить подозрения у общественности и заставить насторожиться власть имущих.
Содействовало ему и то, что эти завершающие столетие и тысячелетие годы были эпохой непостоянства и текучести. Многие люди слишком часто меняли место работы и жительства, друзей, жен и мужей, не задумываясь о преемственности жизни. В итоге меньше людей стало замечать или проявлять беспокойство по поводу исчезновения незнакомых им лиц, и уж совсем немногие обращались с требованием к власть имущим предпринять все необходимые меры по их розыску. В большинстве случаев к тому же пропавшие без вести в одном месте неожиданно всплывали в другом, в измененных обстоятельствах и окружении, которое сами себе выбирали. Молодой служащий мог сменить тоску и однообразие корпоративной жизни и заняться разбоем в Лас-Вегасе или Рино, а молодая мать, обалдевшая от нескончаемого нытья своего ребенка-сосунка и притязаний инфантильного мужа, сбежать в казино и работать там банкометом или официанткой или, наконец, танцовщицей в каком-нибудь захудалом ресторанчике в этом же городе, так круто изменив свой образ жизни, словно обычная жизнь нормального человека была чем-то, чего все стыдятся, как стыдятся жизни воровской. Другие отыскивались, по уши увязнув в пагубной страсти к наркотикам, живя в дешевых, кишащих крысами гостиницах, сдающих номера на недельный срок огромному числу совершенно опустившихся, с остекленелым взглядом опухших глаз людей. А так как это все же была Калифорния, то многие из пропавших без вести обнаруживались в многочисленных религиозных общинах в округе Марэн или в штате Орегон, где они поклонялись какому-нибудь новому богу или новому проявлению старого бога или даже какому-нибудь умнику, объявившему Богом себя самого.
Это была новая эра, отбросившая как ненужное старые традиции. Любой образ жизни считался нормальным. Даже такой, какой избрал для себя Вассаго.
Если бы он оставлял за собой трупы убитых им людей, сходство жертв и методов убийства несомненно объединило бы их в единое преступление. Полиция поняла бы, что это дело рук одного и того же преступника, наделенного недюжинной силой и коварством, и они организовали бы специальную группу для его поиска и поимки.
Но единственными трупами, не утащенными им в Ад, расположенный под парком аттракционов, были трупы блондинки и частного сыщика. А установить между ними хоть какую-нибудь связь было невозможно хотя бы уже потому, что погибли они при совершенно разных обстоятельствах. К тому же труп Мортона Редлоу еще неизвестно когда будет найден.
Связать эти трупы в общее преступление могли лишь револьвер детектива, из которого была убита девушка, и его машина, из которой она была выброшена выстрелами. Но машина была надежно припрятана в самом дальнем и укромном из углов гаража давно покинутого луна-парка. Револьвер же находился в полиэтиленовом холодильнике вместе с пирожными "орео" и другой едой на дне шахты лифта, двумя ярусами ниже поверхности луна-парка. И Вассаго и не думал вновь пускать их в дело.
Он был не вооружен, когда, проехав почти весь округ с севера на юг, прибыл по адресу, который вычитал из написанного от руки письма во время своего видения наяву. Уильям Х.Купер, кем бы этот подонок ни был, если вообще существовал, жил в привлекательного вида многоквартирном жилом комплексе с разбитым вокруг него прекрасно ухоженным парком. Все вместе это называлось "Палм Корт". Название места и номер дома были затейливо вырезаны на декоративном деревянном щите, подсвеченном спереди и прикрепленном сзади к обещанным пальмам.
Вассаго, не останавливаясь, проехал мимо "Палм Корта", свернул направо и припарковал машину за два квартала от него. Он не хотел, чтобы кто-нибудь заметил "хонду" возле дома. Намерения убить Купера у него не было, только переговорить с ним, задать ему пару вопросов, особенно касательно черноволосой, черноглазой суки по имени Линдзи. Но так как в целом ситуация была совершенно ему непонятна, он не пренебрегал никакими мерами предосторожности. К тому же так уж получилось, что большинство людей, с кем ему довелось общаться более или менее длительное время в эти дни, были им убиты.
Закрыв бюро и погасив лампу в "логове", Хатч и Линдзи вошли в комнату Регины и на цыпочках подошли к ее кровати, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. При свете, проникавшем в комнату через дверь из коридора, они убедились, что она крепко спит. Костяшки пальчиков крепко сжатой в кулачок ладошки лежали у подбородка. Губы слегка раскрылись, и дыхание ее было мерным и спокойным. Если ей и снились сны, то, скорее всего, они были приятными.
Хатч почувствовал, как сжалось его сердце, когда он смотрел на нее, такой безрассудно маленькой она ему казалась. Он с трудом верил, что и сам когда-то был таким же юным, как сейчас Регина, так как юность – это пора простодушия и невинности. Взращенный ненавистным и деспотичным отцом, уже в самом юном возрасте он разменял невинность на интуитивное понимание извращенной психологии, и только это помогло ему выжить в семье, где гнев и железная дисциплина были единственной наградой за наивные ошибки и недоразумения. Он знал, что Регина не была такой уж неженкой, какой выглядела, что жизнь и ее заставила обрасти толстой кожей и обзавестись стальным сердцем.
Но какими жесткими ни казались бы они внешне, оба были уязвимы до чрезвычайности – ребенок и взрослый. А в эти мгновения Хатч был даже в сотни раз ранимее девочки. Если бы ему было дано выбрать между ее недугами – парализованной ногой и скрюченной неполноценной рукой – и той травмой, которая каким-то образом была нанесена его мозгу, он не задумываясь выбрал бы ее физические недостатки. После того, что только недавно приключилось с ним, включая необъяснимое и стремительное перерастание его злости в слепой, всесокрушающий гнев, Хатч чувствовал, что не вполне может владеть собой. А с юных лет, имея перед глазами ужасающий пример отца, что беспредельно увеличивало его страх, больше всего на свете он боялся потерять над собой контроль.
– Я тебя не подведу, можешь в этом не сомневаться, – пообещал он спящему ребенку.
Подняв глаза на Линдзи, которой был обязан обеими своими жизнями, до и после смерти, он мысленно пообещал ей то же самое: "Я тебя не подведу, можешь в этом не сомневаться".
Ах, как бы ему самому хотелось верить, что он действительно сможет сдержать свое слово!
Чуть позже, в спальне, когда уже при погашенном свете они лежали каждый на своей половине кровати, Линдзи сказала:
– Завтра у доктора Нейберна будут и остальные результаты анализов.