Логово
Шрифт:
Телефон Купера был написан от руки в правом верхнем углу второго из его посланий. Хатч бросил растрепанную папку на бюро и подлетел к телефону на письменном столе. Рука с зажатым в ней письмом так тряслась, что он никак не мог толком разобрать номер телефона и потому положил письмо на пресс-папье в конусе света от бронзовой настольной лампы.
Трясущейся рукой Хатч набрал номер Уильяма Купера, намереваясь сказать ему все, что о нем думает. Но линия была занята.
Он прижал большим пальцем рычаг разъединителя, дождался гудка и снова набрал нужный номер. Занято.
– Сука!
С силой швырнул трубку на рычаг, но тотчас вновь схватил ее, так как под рукой не было ничего другого, на чем он мог бы сорвать свою злобу. Попытался дозвониться в третий раз, использовав для этого кнопку повторного набора номера. Линия все еще была занята, так как после первой попытки не прошло еще и минуты. Он с такой силой швырнул трубку, что едва вдребезги не разбил телефон.
Сидевший в нем другой Хатч был напуган этой глупой и дикой выходкой. Но не он сейчас управлял поступками реального Хатча, и даже факт осознания нелепости своего поведения не сумел привести его в чувство.
– Хатч?
Он с удивлением поднял глаза при звуке своего имени и увидел Линдзи, стоявшую в халате у дверей в "логово". Хмуро насупив брови, она спросила:
– Что-нибудь не так?
– А что может быть так? – с возрастающим негодованием злобно переспросил он, как будто она была заодно с Купером и только притворялась, что ни о чем не знает. – Я тебе скажу, что не так. Куперу удалось выйти сухим из воды! Эта скотина сначала убивает меня, сбивает с дороги под откос и убивает, а потом как ни в чем не бывало умывает свои грязные лапы и имеет наглость использовать мое письмо к нему, чтобы вернуть себе прежнее место работы! – Он схватил смятую газету и потряс ею перед носом жены, словно обвиняя ее в том, что там было написано. – Вернуть себе прежнее место работы – чтобы еще кого-нибудь свалить под откос и убить!
Обеспокоенная и не понимая, о чем идет речь, Линдзи двинулась к нему.
– Ему удалось выйти сухим из воды? Но каким образом?
– Техническая ошибка. Очень забавно, а? Какой-то болван-полицейский не знает, как правильно написать слово, и этот паршивец будет преспокойненько разгуливать себе на свободе.
– Успокойся, дорогой…
– Успокоиться? Да как же тут успокоиться? – Он снова потряс смятой газетой. – Ты знаешь, что еще тут написано? Это ничтожество пошло в ту грязную газетенку, которая дольше всех проторчала у нас на ступеньках и с которой я вообще отказался иметь дело, и они тиснули там его версию случившегося. В ней эта пьяная свинья рассказывает о… – Он брызгал слюной от негодования; резким движением ладони выровнял скомканный газетный лист, нашел нужное место и начал читать: – О "том, какое эмоциональное потрясение он испытал, и о той роли, которую сыграл в спасении жизни мистера Харрисона". Какую роль он сыграл в моем спасении? Вызвал по радио помощь, когда мы шлепнулись в реку? Чего бы, кстати, никак не должно было произойти, если бы его идиотский грузовик не перегородил нам дорогу! Он собирается не только вернуть себе водительские права, но, скорее всего, и бывшую работу, а кроме того, еще здорово нагреет руки на всем этом деле! Попадись мне эта сволочь, я своими руками удушу его, честное слово, и не поморщусь!
– Ты не посмеешь сделать этого, – сказала она, потрясенная его гневом.
– Еще как посмею! Ничтожество, мелкий, жадный, вонючий подонок! Врезал бы ему ногой промеж глаз, чтобы вдолбить в его башку хоть понюшку ума, а потом швырнул бы его самого в эту ледяную купель…
– Дорогой, пожалуйста, говори потише…
– Какого черта я должен говорить потише в собственном…
– Ты разбудишь Регину.
Но не имя девочки вывело Хатча из состояния слепой ярости, а его собственное отражение в зеркальной двери стенного шкафа, подле которого стояла Линдзи. Фактически он увидел там не себя. На какое-то мгновение в зеркале отразился молодой человек с копной густых черных волос, полностью скрывавших его лоб, в черных солнцезащитных очках, затянутый во все черное. Он знал, что смотрит на убийцу, но убийцей, казалось, был он сам. В тот миг они были неотделимы друг от друга. Все это – и молодой человек в зеркале, и мелькнувшая в связи с ним нелепая мысль – длилось не более одной-двух секунд, и на Хатча из зеркала снова смотрело его собственное отражение.
Потрясенный до глубины души даже не столько тем, что увидел в зеркале, сколько самой мыслью об отождествлении себя с убийцей, Хатч, глядя теперь на свое собственное отражение, ужаснулся и поразился еще больше. Вид у него был такой, будто его хватил апоплексический удар. Волосы спутаны. Лицо красное и искаженное гневом, а глаза… сумасшедшие. Теперь на него из зеркала смотрела точная копия отца, что было невыносимо, ужасно, немыслимо.
Он и сам не помнил, когда в последний раз был так разозлен. А справедливости ради следует заметить, что таким злым он никогда еще не был. До сегодняшнего дня он думал, что неспособен на столь бурное проявление гнева и на породившую его всеиспепеляющую злость.
– Я… я и сам не пойму, как это вышло.
Смятый газетный лист шурша выпал из его руки, упал на письменный стол, оттуда на пол с тем же сухим, шелестящим звуком, живо воскресившим в его душе вид…
…сухих коричневых листьев, гонимых ветром вдоль потрескавшегося асфальта в забытом людьми, разрушающемся луна-парке…
…И в какое-то мгновение он как бы сам переместился туда и увидел выбивавшиеся из трещин в асфальте сорняки, мертвые листья, кружащиеся у его ног, луну, глядящую на него сверху, сквозь переплетения металлических конструкций, поддерживающих свод над рельсами, по которым мчались вагонетки катальных горок. Но вот он снова стоит в своем собственном домашнем кабинете, опираясь ослабевшими руками на письменный стол.
– Хатч?
Но он только беспомощно хлопал глазами, не в силах издать ни звука.
– Что происходит? – спросила Линдзи, быстро подойдя вплотную к нему.
Она осторожно дотронулась до его руки, явно опасаясь, что от ее прикосновения он может разлететься на мелкие кусочки или ударить ее кулаком по лицу.
Вместо этого Хатч обнял и крепко прижал ее к себе.
– Линдзи, прости меня, если можешь. Я не знаю, что со мной произошло, какой дьявол попутал меня.
– Ну все, все, успокойся. Все уже позади.
– Н-не уверен. Это было как… как наваждение.
– Ты просто вышел из себя, вот и все.
– Прости меня, – снова сказал он, чувствуя себя совершенно несчастным.
Несмотря на то, что ей это показалось всего лишь вспышкой гнева, он знал, что это не совсем так: уж слишком ужасной, странной и сильной была эта вспышка. До белого каления. До сумасшествия. Хатч чувствовал, что перед ним разверзлась пропасть, что он едва удерживается на твердой почве и вот-вот обрушится в тартарары.
Вассаго казалось, что от статуи Люцифера даже в сплошной темноте тянется длинная и широкая тень, но глаза его и во мраке смогли разглядеть и восхититься позами трупов в различных степенях тления. Как всегда, его охватил поэтический восторг от органичной целостности сотворенного им коллажа, от зрелища униженных останков и от вони, исходившей от них. Слух его не был столь острым, как его ночное зрение, но он не хотел верить, что ему только чудились мягкие, влажные звуки разложения, и он был захвачен ими и раскачивался в такт им, как знаток и любитель музыки бывает захвачен и раскачивается в такт мелодии Бетховена.