Логово
Шрифт:
– Что ты имеешь в виду?
– Сам не знаю. Но именно об этом я тогда думал.
Солнечные зайчики плясали на крышах и отражались от стекол двух многокилометровых верениц машин, двигавшихся в противоположных направлениях, как две огромные, сверкающие сталью, хромом и стеклом реки. Температура воздуха снаружи поднялась почти до восьмидесяти градусов, но Хатч зябко поеживался.
Когда он прочел на дорожном указателе, что они приближаются к выезду на бульвар имени Калвера, то вдруг резко подался вперед. Сняв правую руку с баранки, сунул ее под сиденье.
– Вот здесь он нащупал револьвер… вытащил его… она в это время копалась в своей сумочке…
Он бы не удивился, если бы и сейчас под своим сиденьем вдруг обнаружил револьвер, так как помнил, с какой чудовищной органичностью прошлой ночью кошмар переходил в действительность, отделялся от нее и снова перемешивался с ней. Видимо, это же может произойти и сейчас? Когда Хатч почувствовал, что под сиденьем ничего нет, он облегченно, с шумом, выдохнул из себя воздух.
– Полиция, – сказала Линдзи.
Хатч настолько углубился в себя, пытаясь воскресить в памяти события ночного кошмара, что сначала не понял, о чем предупреждает его Линдзи. И только сейчас он увидел выстроившиеся цепочкой вдоль автострады полицейские машины.
Низко склонившись к покрытой пылью земле, полицейские в форме внимательно обшаривали каждый сантиметр обочины шоссе и полоску сухой травы, росшей подле него. Видимо, они прочесывали весь участок в надежде найти какую-нибудь улику, которая могла выпасть из машины убийцы либо до того, как оттуда выбросили блондинку, либо вместе с ней, либо после нее.
Он заметил, что у всех полицейских, как и у него с Линдзи, были солнцезащитные очки. От яркого солнца нестерпимо слепило глаза.
Убийца тоже был в солнцезащитных очках, когда в зеркальце заднего обзора мелькнуло его лицо. Какого черта он нацепил их в темень, увеличенную к тому же густым туманом?
Черные очки ночью, да еще в плохую погоду – это уже не просто дань вычурной жеманности или эксцентричности. От этого веяло жутью.
В руке Хатч все еще сжимал несуществующий револьвер. Но так как продвигались они с гораздо меньшей скоростью, чем убийца, то еще не подъехали к тому месту, где он нажал на курок.
Машины ползли бампер к бамперу не потому, что в этот день движение было интенсивнее обычного, а потому что все водители слегка притормаживали, чтобы получше разглядеть, чем занимались на шоссе полицейские. Это и привело к тому типу заторов на дороге, который радиокомментаторы удачно окрестили "пробкой ротозеев".
– А он летел сломя голову, – вспомнил Хатч.
– В сплошном тумане?
– Да еще и в черных очках.
– Идиот, – сказала Линдзи.
– Не уверен. Парень этот не так уж прост.
– А мне это кажется полным идиотизмом.
– Он совершенно ничего не боится.
Хатч попытался снова проникнуть в сознание человека, которым был во время ночного кошмара. Но не смог. Что-то в характере убийцы было совершенно чуждым ему и не поддавалось анализу.
– Он как бы весь пронизан холодом… холодом и весь черный изнутри… он думает не так, как ты или я… – Хатч с трудом подбирал слова, чтобы более точно описать убийцу. – Мерзкий. – Он недовольно покачал головой. – Не в том смысле, что от него воняет, нет. Скорее, он… мерзкий, в смысле какой-то словно прокаженный. – Он безнадежно махнул рукой. – Но при этом совершенно бесстрашен. Ничего и никого не боится. И уверен в полной своей безнаказанности, так как никто не в состоянии причинить ему боль. Но это не безрассудство. Потому что… по-своему, он совершенно прав.
– Из твоих слов следует, что… что он неуязвим?
– Не совсем так. Даже совсем не так. Но что бы ты ни пыталась сделать с ним… ему это будет совершенно безразлично.
Линдзи зябко обхватила себя руками.
– Выходит, что он… не человек.
В течение этого разговора полицейские снаружи не прекращали усиленно заниматься поисками улик на участке примерно с четверть мили к югу от выезда на бульвар Калвера. Когда Хатч проехал мимо них, он почувствовал, как скорость движения колонны заметно увеличилась.
Несуществующий револьвер в руке Хатча, казалось, обрел ощутимую весомость. Он чувствовал холод его стальной рукоятки.
Когда он навел револьвер-призрак на Линдзи и посмотрел на нее, она вздрогнула. Он видел ее лицо, но одновременно в памяти его всплыло лицо блондинки в тот момент, когда она подняла на него взгляд и у нее даже не хватило времени, чтобы удивиться, увидев прижатое ж своему боку дуло револьвера.
– Здесь, на этом самом месте, я быстро… он быстро нажал на курок два раза, – сказал Хатч, дрожа всем телом, так как гораздо легче было вспомнить сам факт насилия, чем то, что чувствовал и ощущал в этот миг убийца. – Две огромные дыры в ней. – Он отчетливо видел все это. – Господи, это было ужасно. – Он снова был там, в кошмаре. – Выстрелы, словно клещи, вырвали из нее два огромных куска мяса. А грохнуло так, будто наступил конец света. – Во рту он почувствовал какую-то горечь, словно выпил стакан кислоты. – Ее отбросило прямо к дверце, уже мертвую, а дверца вдруг распахнулась. Он не думал, что она откроется. Девушка была ему нужна для коллекции, но она выпала из машины, в ночь, навсегда, и покатилась по шоссе, как какой-то обрывок бумаги.
Забывшись и заново переживая кошмарный сон, Хатч резко надавил на педаль тормоза, как это ранее сделал убийца.
– Хатч, не надо!
Слева, справа и еще раз слева, сверкая хромом и посеребренными солнцем стеклами, едва избежав столкновения и что есть мочи сигналя, мимо них пронеслись три машины.
Придя в себя, Хатч увеличил скорость и занял место в общем движении, чувствуя на себе удивленные взгляды водителей идущих рядом машин.
Но его это мало беспокоило, ведь он взял след, как самая настоящая ищейка. А фактически он шел даже и не по следу. Что-то, чему он не мог найти точного определения, помогало ему следовать по пятам убийцы, какие-то психические флюиды, какое-то волнение, которое тот произвел в эфире, подобно плавнику акулы, прорубающему проход в толще вод, но с той разницей, что эфир не так быстро, как вода, возвращался в свое прежнее состояние.
– Он хотел вернуться за ней, понял, что не успеет этого сделать, и помчался дальше, – проговорил Хатч, заметив, что перешел на низкий, с хрипотцой, голос, словно передоверял ей секрет, о котором не мог вспоминать без душевной боли.
– Когда я вошла на кухню, ты так тяжело дышал и как-то странно громко икал, – сказала Линдзи. – И с такой силой сжимал гранитный верх посудного столика, что казалось, он вот-вот раскрошится у тебя под руками. Я подумала, что у тебя плохо с сердцем…
– На огромной скорости… – продолжал Хатч, сам чуть увеличивая скорость, – семьдесят, восемьдесят миль в час… и даже больше, стремясь подальше отъехать, прежде чем идущие сзади машины обнаружат тело.