Логово
Шрифт:
Каким-то образом все обошлось: она не задела ни одной вещи в доме, и они благополучно добрались до ее спальни. Комната оказалась гораздо просторнее любой комнаты в приюте и принадлежала теперь только ей, ж больше никому. Окна были прикрыты белыми колониальными ставнями, как на плантациях юга. Из мебели в ней находились угловой стол и придвинутый к нему стул, книжный шкаф, кресло со скамеечкой для ног, тумбочки с подобранными по цвету настольными лампами и изумительной красоты кровать.
– Изготовлена она в 1850 году, – сказала миссис Харрисон, в то время как Регина медленно водила рукой по восхитившему ее ложу.
– В Англии, – добавил мистер Харрисон. – Из красного дерева с рисунками ручной работы, покрытыми несколькими слоями лака.
Ступенька, боковое ограждение и спинка у изголовья были разрисованы темно-красными и темно-желтыми розами на фоне изумрудно-зеленых листьев, и все это отлично вписывалось в закрашенное темным свободное пространство, не контрастируя с ним. Розы же выглядели настолько живыми, что казались влажными от росы, и если приблизить нос к их лепесткам, то, казалось, будут пахнуть.
Миссис Харрисон сказала:
– Может быть, это слишком старомодно для такой маленькой девочки и несколько напыщенно…
– Да, возможно, ты и права, – согласился мистер Харрисон, – отошлем-ка мы ее обратно в магазин и продадим, а ты выберешь себе кровать по вкусу, что-нибудь более современное. Раньше эта комната была гостевой.
– Нет, не надо, – поспешно пролепетала Регина. – Она мне нравится, даже очень. Можно, она останется здесь, хотя она и очень дорогая?
– Во-первых, она не дорогая, – сказал мистер Харрисон, – а во-вторых, все, что здесь находится, – твое.
– А в-третьих, – добавила миссис Харрисон, – если что-либо тебе здесь не понравится, можешь выкинуть.
– Кроме нас, разумеется, – заметил мистер Харрисон, – что поделаешь, мы идем в придачу к дому.
Сердце Регины так сильно колотилось в груди, что не давало свободно дышать. Счастье переполняло его. И страх. Все было так чудесно, но ведь так не может продолжаться долго. Счастье всегда быстротечно.
Одна из стен спальни была скрыта за раздвижными зеркальными дверями, а за ними находился стенной шкаф. Самый громадный в мире. Стенной шкаф таких размеров нужен, наверное, только кинозвезде или одному из тех – она читала о таких в книгах, – кто переодевается то мужчиной, то женщиной, и ему надо много места, чтобы держать в одном шкафу мужскую и женскую одежду. Но ей такой шкаф ни к чему, сюда можно запихнуть в десять раз больше одежды, чем у нее имеется.
С некоторой долей смущения взглянула Регина на два картонных чемодана, которые привезла с собой из приюта св. Фомы. Там было все ее имущество. Впервые в жизни ее осенило, что она бедна. Что было, в общем-то, странным для нее, прекрасно понимавшей, что она круглая сирота, у которой ничего нет за душой. Кроме, конечно, никудышной ноги и корявой правой руки без двух пальцев.
Будто прочитав мысли Регины, миссис Харрисон вдруг сказала:
– Рванем-ка мы по магазинам.
Все вместе они отправились в Центральный универмаг Южного побережья. Они накупили ей всякой всячины: одежды, книг, всего, что она пожелала. Регину беспокоило, что они растратятся и потом целый год придется питаться одними бобами – она их не переносила, – чтобы хоть как-то свести концы с концами, но они отказывались внимать ее прозрачным намекам о нравственной добродетели бережливости. Наконец она вынуждена была все это прекратить, сказав, что у нее заболела нога.
Из универмага они поехали обедать в итальянский ресторан. В приюте Регина дважды обедала вне его стен, но то была забегаловка, владелец которой угощал детей гамбургерами и жареной рыбой. А здесь был настоящий ресторан, и так много надо было успеть увидеть, что она не поспевала есть, вести за столом разговор и одновременно восхищаться тем, что видела вокруг. Стулья здесь были настоящие, а не из твердой пластмассы, и вилки и ножи тоже настоящие. Настоящими, а не бумажными или из пенопласта были и тарелки, и напитки им приносили в настоящих стеклянных стаканах, и это означало, что посетители ресторанов не были такими неловкими едоками, как завсегдатаи забегаловок, и им могли доверить легко бьющиеся вещи. Обслуживали их не какие-нибудь сопливые подростки, а самые настоящие официантки, которые не совали им поднос с едой через стойку, а подносили его прямо к столу. И не требовали денег с посетителей за еду, пока те сами не захотят расплатиться!
Позже, дома у Харрисонов, после того как Регина распаковала свои вещи, почистила зубы, переоделась в пижаму, сняла с ноги скрепу и юркнула в постель, Харрисоны пришли пожелать ей спокойной ночи. Мистер Харрисон примостился на краешке кровати и сказал, что поначалу все ей будет казаться немного странным, даже иногда сбивать с толку, но постепенно она освоится и все будет в порядке, затем он поцеловал ее в лоб и проговорил:
– Спокойной ночи, принцесса.
Следующей была миссис Харрисон, и она тоже примостилась на краешке постели. Сначала она говорила о том, что они станут делать вместе. Затем она поцеловала Регину в щеку и сказала:
– Спокойной ночи, малышка.
И, когда выходила из комнаты, выключила верхний свет. Регину никто никогда не целовал на ночь, и потому она не знала, как вести себя в данной ситуации. Некоторые из монахинь любили обниматься, прижимая к себе то одну, то другую из своих питомиц, но лизаться никто из них не любил. Сколько Регина помнила, мигание лампочек в спальне означало, что в течение пятнадцати минут все обязаны лежать в своих постелях, потому что, когда свет погаснет, каждый ребенок должен будет сам подоткнуть свое одеяло на ночь. А сегодня ей два раза подоткнули одеяло и два раза поцеловали на ночь, а она была настолько поражена всем этим, что даже не поцеловала их в ответ, что должна была бы, как только сейчас сообразила, сделать.
– Ну и олух же ты, Рег, – сказала она вслух.
Лежа в своей великолепной кровати, со всех сторон окруженная в темноте перевитыми между собой розами, Регина мысленно представляла себе разговор, который вели между собой в эту минуту Харрисоны у себя в спальне:
– Она поцеловала тебя на ночь?
– Нет, а тебя?
– Тоже нет. Может быть, она не ребенок, а бездушная рыба?
– А может, она психопатка, дьявольское отродье?