Логово
Шрифт:
Десять месяцев пролежал Джереми в состоянии комы, и, хотя дышал он самостоятельно и не нуждался в специальных приспособлениях, поддерживающих в его теле жизнь, питание вводилось ему внутривенно с помощью капельницы. В таком состоянии, в самом его начале, он из больницы был перевезен в дорогостоящую частную лечебницу.
В течение всех этих месяцев у Джоунаса были все основания обратиться в суд с ходатайством об отключении внутривенного питания от своего сына. Но тогда Джереми умер бы от голода или от недостатка воды, а такая жестокая смерть, даже для пациента в коматозном состоянии, иногда может быть сопряжена с жестокими страданиями. Джоунас же не желал стать причиной этих страданий. Но подспудно, на таком глубоком уровне подсознания, что он сам понял это только недавно, им руководило сугубо эгоистическое желание вызнать у Джереми – если, конечно, тот когда-либо придет в себя – побудительные мотивы его социопатического поведения, чего еще никому на протяжении всей истории человечества не удавалось сделать. Видимо, ему казалось, что, располагая уникальной информацией о характере сумасшествия своих родных отца и сына, первый из которых тяжело ранил его самого и сделал сиротой, а второй – вдовцом, он сможет интуитивно проникнуть в самую суть проблемы. Как бы там ни было, он исправно оплачивал все счета из лечебницы. И вторую половину каждого воскресенья терпеливо проводил у постели сына, взглядываясь в его бледное, спокойное лицо, в чертах которого находил так много сходства с самим собой.
Через десять месяцев Джереми пришел в сознание. Травма головного мозга привела к афазии, лишив его дара речи и навыка читать и понимать написанное. Он не помнил ни своего имени, ни того, как очутился здесь. Свое отражение в зеркале воспринимал как незнакомое и не узнавал отца. Он не понимал, чего от него хотят полицейские, и не чувствовал за собой никакой вины. Очнулся он полным идиотом, с резко заниженными, по сравнению с прежними, интеллектуальными способностями, с ограниченным диапазоном внимания, с предельной возбудимостью и с полной потерей ориентации.
Жестами он показал, что от яркого света у него нестерпимо режет в глазах. Офтальмологические исследования выявили странное и с медицинской точки зрения совершенно необъяснимое вырождение радужных оболочек обоих глаз. Сокращательные мембраны оказались частично изъеденными. Зрачковый сфинктер – мышца, ответственная за сокращение радужной оболочки, за счет чего регулируется поступление потока света на зрачок, – был почти полностью атрофирован. К тому же сильно усох и сократился дилятатор зрачка – расширяющая зрачок мышца, оставив радужную оболочку совершенно незащищенной. А поскольку связи между мышцами дилятатора и глазомоторными нервами также оказались нарушенными, глаза его были практически лишены возможности сокращать объем поступающего в них света. Тогда-то ему и пришлось надеть плотно прилегающие к лицу солнцезащитные очки с сильно затемненными стеклами. Но он все равно предпочитал проводить светлое время дня в комнатах с плотно зашторенными окнами или закрытыми ставнями.
Непостижимым образом Джереми сделался любимчиком персонала реабилитационной больницы, куда был переведен в первые же дни после того, как пришел в сознание в лечебнице. Они жалели его за то, что случилось с его глазами, а еще за то, что такой красивый юноша мог так низко пасть. Помимо всего прочего, в связи с ярко выраженной умственной деградацией поведение его отличалось небесной кротостью, он был застенчив и робок, как маленький ребенок, от прежней надменности, холодной расчетливости и едва скрытой враждебности не осталось и следа.
В течение более чем четырех месяцев он бесцельно бродил по коридорам, иногда помогал, как мог, нянечкам, безуспешно под руководством логопеда пытался восстановить речь, часами сидел, неподвижно уставившись в темные ночные окна, хорошо ел, так что даже значительно прибавил в весе, много времени проводил в слабо освещенном гимнастическом зале, упражняя свое тело. Мышцы его окрепли, а ломкие, как солома, волосы снова обрели прежний блеск.
Почти десять месяцев тому назад, когда Джоунас уже начал подумывать, куда бы поместить сына, который больше не нуждался в физической и трудовой терапии для обеспечения жизнедеятельности его организма, юноша бесследно исчез. Он никогда не изъявлял особого желания покидать стены больницы, чтобы погулять на свежем воздухе в окружавшем ее парке, но однажды ночью, никем не замеченный, он выскользнул из нее и больше не вернулся.
Джоунас предположил, что полиция быстро отыщет его. Но по их ведомству он проходил только как пропавший без вести, а не как убийца. Если бы у него полностью восстановились все его прежние способности, они бы посчитали его преступником, скрывающимся от правосудия, но его резко пониженный коэффициент умственного развития – а таким он, видимо, останется до конца жизни – служил ему своеобразной гарантией неприкосновенности. Теперь это был другой Джереми, полностью отличный от прежнего, совершившего тяжкие преступления; никакой суд присяжных не возьмет на себя смелость засадить за решетку полуидиота, да еще с ограниченными речевыми навыками и на удивление простодушным складом характера.
Поиски пропавших без вести только официально носят название поисков. На самом деле сил полиции не хватает даже на требующие безотлагательных и быстрых действий серьезные преступления.
В полиции были убеждены, что юноша скорее всего заблудился, попал в руки каких-нибудь подонков, был использован ими для своих грязных целей и убит. Джоунас, однако, был уверен, что сын его жив. Мало того, он почти не сомневался, что свободу обрел не простодушный и улыбчивый идиот, а коварный, опасный и психически тяжело больной молодой человек.
Он всех их одурачил.
Джоунас не мог открыто признать, что умственная заторможенность была мастерски разыграна Джереми, потому что в душе понимал, что сам позволил ему себя одурачить. Он с радостью принял нового Джереми, потому что, если быть до конца откровенным, не мог вынести пытки смотреть в глаза тому Джереми, который убил Марион и Стефани. Но самым убедительным доказательством его прямого соучастия в преднамеренном обмане было нежелание подвергнуть того компьютеризированному исследованию, чтобы определить характер перенесенной им мозговой травмы. Тогда он пытался убедить себя, что важен сам факт наличия травмы мозга, а его этиология, характер повреждения, не играет никакой роли – совершенно недопустимая халатность со стороны лечащего врача, но полностью объяснимая слабость со стороны отца, не пожелавшего оказаться лицом к лицу с чудовищем в образе собственного сына.
И теперь это чудовище разгуливает на свободе. У него не было на этот счет прямых доказательств, но и сомнений, что дело обстоит именно так, тоже не было. Джереми где-то скрывался. Прежний Джереми.
В течение всех десяти месяцев с помощью различных сыскных агентств он пытался найти своего сына, так как нес если не юридическую, то моральную ответственность за любые преступления, совершаемые им. Первые два агентства ничего не смогли разузнать и объяснили свою беспомощность выйти на его след отсутствием следа как такового. Скорее всего, написали они в своем отчете, юноши уже нет в живых.
Третье агентство было представлено лично самим Мортоном Редлоу. И хотя не было в нем нахрапистости его более крупных коллег по сыску, в Редлоу чувствовались бульдожья хватка и настойчивость, заставившие Джоунаса поверить, что дело наконец сдвинется с мертвой точки. И вот на прошлой неделе Редлоу прозрачно намекнул, что картина немного прояснилась, но окончательные выводы он сможет сделать только в конце недели.
С тех пор детектив как в воду канул. Он так и не позвонил и не ответил ни на одну из записанных на магнитофон автоответчика просьб немедленно дать о себе знать.