Логово
Шрифт:
И Джоунас, отвернувшись от персонального компьютера и доклада, который он готовил для конференции, снял трубку и снова набрал номер телефона детектива. Автоматически включился магнитофон. Но он так и не смог сообщить ни своего имени, ни причину своего звонка, так как пленка была уже до отказа забита аналогичными сообщениями. Автоответчик выключил магнитофон.
У Джоунаса в душе шевельнулось недоброе предчувствие.
Положив трубку на рычаг, он встал из-за стола и подошел к окну. Чувствовал себя Джоунас отвратительно, и никакой великолепный вид из окна не был в состоянии поднять ему настроение, но отчего же было не попытаться это сделать? Каждый новый день пополнялся новыми омерзительными событиями, гораздо более ужасными, чем предыдущие, и он нуждался в любом средстве, которое бы хоть чуточку гарантировало ему более или менее спокойную ночь и относительно спокойное утро.
Солнечные блики утреннего солнца мелкой рябью серебристых волокон отражались от бегущих к берегу волн, словно океан был огромным куском голубовато-серой струящейся материи с вплетенными в нее серебряными нитями.
Нейберн уговаривал себя, что Редлоу просто запаздывает с отчетом, что время еще есть и что беспокоиться не о чем. А то, что магнитофон автоответчика до отказа забит посланиями, свидетельствует либо о болезни детектива, либо о его чрезмерной занятости.
Но в глубине души Нейберн чувствовал: Редлоу выследил-таки Джереми, но, не вняв предупреждениям, недооценил его.
Вдоль берега, распустив белые паруса, в южном направлении медленно двигалась яхта. Большие белые птицы парили в небе за кормой судна, стремительно, как молнии, падали в воду и тотчас взмывали вверх, всякий раз держа в клюве добычу. Легкокрылые и свободные, они были великолепны, но рыбы, которых они выхватывали из воды, этого восторга не разделяли. Увы, никак не разделяли.
Линдзи отправилась в свою студию, расположенную между комнатой Регины и их с Хатчем спальней. Переставив высокий табурет от мольберта к рисовальной доске, приготовила блок чистой бумаги и принялась набрасывать эскиз своей следующей картины.
Она чувствовала, что необходимо с головой уйти в работу, не только потому, что, творя искусство, как и воспринимая его, давала роздых душе, но еще и потому, что, полностью отдавшись привычным занятиям, могла отогнать прочь тревожные мысли о том темном и иррациональном, что грязным потоком ворвалось в их жизнь. Ничего страшного не может – не должно? – произойти, если она как ни в чем не бывало будет продолжать рисовать, пить свой обычный черный кофе, есть три раза в день, мыть посуду после еды, чистить зубы на ночь, а по утрам принимать душ и втирать в тело дезодорант. Разве посмеет фантом-убийца из потустороннего мира вторгнуться в нормальную, упорядоченную жизнь? Вне всякого сомнения, разные там вурдалаки и привидения, домовые и кикиморы не властны над теми, кто всегда отлично ухожен, надушен, напудрен, одет, сытно накормлен, занят своим делом и знает, чего хочет.
Ей очень хотелось верить во все это. Но когда делала первый набросок, не могла унять непроизвольную дрожь в руках.
Хоунелл мертв.
Купер мертв.
То и дело вскидывая к окну глаза, Линдзи интуитивно ожидала вновь увидеть в верхнем его углу паука. Но не было там ни суетливого черного шарика, ни кружев новой паутины. Только чистое стекло. А за ним верхушки деревьев да голубой четырехугольник неба.
Вскоре в студию заглянул Хатч. Подойдя к ней сзади, он обнял и поцеловал ее в щеку.
Он выглядел озабоченным. В руке держал один из браунингов. Положив его на шкафчик, где у нее хранились рисовальные принадлежности, сказал:
– Будешь выходить из комнаты, не забудь захватить его с собой. Этот тип вряд ли нагрянет днем. Уверен, так как чувствую это. Он что-то вроде упыря или чего-нибудь в этом роде, черт бы его побрал. Но в любом случае осторожность не помешает, особенно когда останешься здесь одна.
Она с сомнением взглянула на пистолет:
– Хорошо, не забуду.
– Я отлучусь ненадолго. Сделаю кое-какие покупки и мигом назад.
– Какие покупки?
Она повернулась на табурете и в упор посмотрела на мужа.
– У нас мало боеприпасов.
– Но в пистолетах полные обоймы.
– Хочу еще прикупить автомат.
– Хатч! Даже если он придет, что маловероятно, речь идет не о войне. В дом ворвется всего-навсего один человек: речь может идти об одном, ну, в крайнем случае, двух выстрелах, а не о грандиозном сражении.
Он стоял перед ней, непреклонный, с каменным выражением лица.
– Отличный автомат – самое лучшее из всех видов оружия для защиты дома. Не надо быть метким стрелком. Хоть одна пуля из веера, но обязательно угодит в преступника. Я точно знаю, что мне нужно. Короткоствольный, с пистолетной рукояткой…
Положив ему на грудь ладонь, она жестом остановила его.
– Я сейчас в штаны наложу от страха.
– Ну и прекрасно. Чем больше будем бояться, тем будем осторожнее и осмотрительнее.
– Если ты так уверен, что нам грозит опасность, надо немедленно убрать отсюда Регину.
– Мы не можем отослать ее обратно в приют св. Фомы, – быстро сказал Хатч, словно уже заранее обдумал ответ.
– На время, пока все не утрясется.
– Нет, – он отрицательно покачал головой, – Регина слишком чувствительная, слишком хрупкая натура, ты же знаешь, она тотчас подумает, что мы решили избавиться от нее. А что, если нам не удастся убедить ее в обратном? Ведь она тогда вообще откажется иметь с нами дело.
– Уверена, она…
– А как мы объясним все это в приюте? Ну, допустим, состряпаем какую-нибудь ложь – честно говоря, я и представить себе не могу, что мы такое сможем придумать, – так они нас быстро выведут на чистую воду. И усомнятся. И прежде всего в том, а стоит ли вообще доверять нам. А расскажи мы им правду, начни мы чесать языком насчет всяких там психических видений и телепатических связей с убийцами-психопатами, они нас примут за сумасшедших и тогда уж наверняка не отдадут ее нам обратно.
Он действительно все обдумал заранее.
Линдзи понимала, что Хатч прав.
Он чмокнул ее в щеку.
– Вернусь через час. Самое большее, через два.
Когда он ушел, она не мигая уставилась на пистолет. Затем с негодованием отвернулась от него и взяла в руку карандаш. Разложила лист ватмана. Он был чист. И бел. Таким и остался.
Нервно кусая губы, она взглянула на окно. Ни паутины, ни паука. Только четырехугольник окна. А за ним – верхушки деревьев и голубое небо.