Логово
Шрифт:
Вассаго поехал прочь от магазина.
В центре города, рядом с заправочной станцией, он нашел телефонную будку. Несмотря на поздний час, станция вовсю торговала бензином, а ее наружное освещение было таким ярким, что Вассаго вынужден был все время щуриться, даже невзирая на темные стекла своих солнцезащитных очков.
В свете ламп кружились большекрылые бабочки, отбрасывая на тротуар огромные, величиной с хорошую ворону, тени.
Пол будки был густо усыпан окурками сигарет. Возле дохлого жука копошились муравьи.
На телефоне висело объявление: "АВТОМАТ НЕ РАБОТАЕТ", но Вассаго не было до этого никакого дела, так как он никому не собирался звонить. Его интересовала телефонная книга, прикрепленная к раме довольно массивной цепью.
Он внимательно пролистал желтые страницы раздела "Антиквариат". Антикварное дело в Лагуна-Бич, судя по книге, процветало: город был настоящим раем для торговцев предметами старины. Вассаго бегло ознакомился с их рекламными объявлениями. Некоторые в целях саморекламы объявляли себя международными компаниями по сбыту антиквариата, другие рекламировали свои услуги, указывая имя владельца магазина, как, например, "Антикварный магазин Харрисона".
Очень немногие использовали и имя и фамилию, а в некоторых объявлениях указывалось полное имя владельца, так как в антикварном деле хорошая репутация бизнесмена служила ему прекрасной визитной карточкой. Роберт О.Лоффман, к примеру, указанный в справочнике на желтых страницах, благодаря перекрестной ссылке, легко отыскивался под тем же именем на белых страницах, что позволило Вассаго узнать его домашний адрес.
Когда он шел обратно к "хонде", то заметил, как из темноты вынырнула летучая мышь. Дугой мелькнув в слепящем свете ламп заправочной станции, она на лету схватила жирную бабочку и вместе с ней скрылась в ночном мраке. Ни хищник, ни его жертва не издали ни звука.
Лоффману было семьдесят лет, но в самых лучших своих снах он видел себя восемнадцатилетним, ловким, гибким, сильным и жизнерадостным. Сны его не были сексуальными, грудастые женщины призывно не раздвигали в них навстречу ему свои пышные бедра. Не стремился он в снах и к власти над людьми, не было в них бешеных погонь, не прыгал он с высоких утесов в водоворот дивных приключений. Сны были спокойными, земными: неспешная прогулка босиком вдоль берега в вечерних сумерках, ощущение сыроватого песка под ногами, пенистые гребни набегающих волн, сверкающих отраженным блеском пурпурного заката; или он, разморенный полуденной жарой, просто сидит в траве под сенью финиковой пальмы, лениво наблюдая за колибри, пьющей нектар из ярких лепестков растущих на клумбе цветов. Уже одно сознание, что он снова молод, было настолько удивительным само по себе, что делало сон захватывающим, и хотелось, чтобы он длился как можно дольше.
Сегодня ему опять было восемнадцать, и он полулежал на огромных качелях перед крыльцом дома в Санта-Ане, где родился и вырос. Он потихоньку раскачивался на качелях и снимал с яблока, которое собирался съесть, кожуру, и это все, но соя был замечательным, наполненным ароматами и ощущениями в тысячи раз более возбуждающими, чем если бы он представлял себя в гареме, окруженным раздетыми донага красавицами.
– Мистер Лоффман, проснитесь.
Он решил не обращать внимания на этот голос, так как хотел побыть один на качелях. Глаза его неотрывно следили за витой спиралью снимаемой с яблока шкурки.
– Да просыпайся же ты наконец, старый соня. Ему хотелось так очистить яблоко, чтобы лента кожуры снялась целиком.
– Да ты что, снотворное принял, что ли?
К огромному недовольству и разочарованию Лоффмана, крыльцо, качели, яблоко и нож, которым он снимал с яблока кожуру, растворились во мраке. Он снова был у себя в спальне.
Едва пришел в себя, Лоффман понял, что находится в комнате не один. Рядом с кроватью, едва различимый в темноте, стоял кто-то призрачный.
Хотя Лоффман ни разу в жизни не становился жертвой преступления и жил в одном из самых безопасных с этой точки зрения районов, с возрастом у него возникло и укоренилось ощущение своей уязвимости и незащищенности. И потому рядом с постелью, около лампы, он всегда теперь клал заряженный пистолет. С колотящимся от страха сердцем он протянул к нему руку и в темноте стал шарить по холодному мрамору французского, XVIII столетия, украшенного золоченой бронзой шкафчика, служившего ему ночным столиком. Пистолета на месте не было.
– Простите меня, сэр, – прозвучал из темноты голос незваного гостя, – что напугал вас. Успокойтесь, пожалуйста. Если вы ищете пистолет, я сразу его приметил, как только вошел. Теперь он у меня.
Незнакомец не мог увидеть пистолет, не включив свет, а свет обязательно разбудил бы Лоффмана. В этом он был настолько уверен, что продолжал безуспешно шарить подле лампы.
В горло ему ткнулось что-то холодное и тупое. Он дернулся от него, но холодный предмет неотрывно и настойчиво следовал за ним, словно его призрак-мучитель мог видеть в темноте. Сообразив, что это был за холодный предмет, Лоффман замер от ужаса. Дуло пистолета. Прямо у его кадыка. Затем дуло медленно поползло вверх, к подбородку.
– Стоит мне нажать на курок, сэр, и ваши мозги разлетятся по всей подушке, но мне нет нужды причинять вам боль. Если вы согласитесь помочь мне, я вас и пальцем не трону. Я хочу получить от вас ответ всего лишь на один вопрос.
Если бы Роберту Лоффману действительно сейчас было восемнадцать лет, как в лучших из его снов, он не так трясся бы за остаток отпущенного ему времени, как в семьдесят, хотя теперь его оставалось значительно меньше. Он готов был цепляться за жизнь с упорством и настойчивостью древесного клеща. Он ответит на любой вопрос, сделает все, что ему прикажут, даже если это пойдет вразрез с его гордостью и достоинством. Он попытался выразить эти чувства призраку, прижимавшему пистолет к его подбородку, но вместо этого пробормотал что-то невразумительное, изрыгая потоки совершенно бессмысленных звуков.
– Да, сэр, – остановил его незваный гость. – Я понимаю и ценю ваше желание помочь мне. А теперь поправьте меня, если я ошибусь, сказав, что антикварное дело по сравнению с другими видами бизнеса поставлено в Лагуна-Бич не на такую уж широкую ногу, и вы все живете тесной, дружной семьей. Хорошо знаете друг друга, ходите друг к другу в гости, дружите семьями.
Антикварное дело? Лоффману показалось, что он все еще спит, но что сон его теперь превратился в какой-то абсурдный кошмар. Ну кто в здравом уме станет вламываться среди ночи в его дом, чтобы под дулом пистолета выяснять, как обстоят дела у антикваров?
– Конечно, мы все знаем друг друга, некоторые из нас действительно дружат между собой, но увы, есть среди нас и прохвосты, – тараторил Лоффман. Слова неудержимо лились из него бессвязным потоком, который он не в силах был остановить, в глубине души надеясь, что его очевидный страх неопровержимо свидетельствует о его искренности, даже если и впрямь ему все это только снится. – И, хотя у всех у них платежные реестры в порядке, они все равно прохвосты и воры, а дружить с такими – значит заведомо терять свое лицо и чувство собственного достоинства.