Лондон, любовь моя
Шрифт:
Мама, выслушай же меня. Ради Бога, мама, выслушай меня!
Поразившись, Джозеф Кисс вопросительно смотрит на нахмурившуюся Мэри Газали. Та качает головой. Они оглядываются вокруг в поисках носителя этого голоса, но не обнаруживают никого подходящего.
— Наверное, травка подействовала, — тихо говорит он ей. — Ничего не заглушает.
Паразиты хреновы была б моя воля поставил бы всех к стенке да расстрелял.
Мистер Кисс вопросительно поднимает бровь навстречу сияющему полицейскому. Вся компания, показав пропуска, допускается за временные заграждения в большую палатку, где готовятся к выступлению группы и их техники. Сильно пахнет пачули и другими ароматическими маслами, гашишем и
— Нахлынув из «Феникса», из «Аббатства» и «Хамбро-Лайф», это идут они! Они уже здесь, парень! Они уже здесь. Полыхая огнем и грохоча громом, размахивая огромными стягами. Что предлагают они? Да, человеческая природа нисколько, не изменилась, несмотря на всеобщее и обязательное страхование! Нисколечко! — Джозеф Кисс беззаботно затягивается предложенной ему трубкой, но отказывается от конфетки, которую предлагает ему Люси. Та пожимает плечами и кладет карамельку себе в рот. — Интересно, — продолжает он, глядя на ухмыляющегося молодого человека, пытающегося настроить гитару. — Вижу, что вы считаете меня мудрее, чем это есть на самом деле. Вас зовут Джеми, не так ли? И вас занесло сюда этим летом, да? А до этого вы учили английский в университете в Суссексе? Так? Спасибо, сэр. Большое спасибо, сэр…
Мэри смотрит на Дэвида Маммери, который только пожимает плечами, потому что он знает, как это здорово — ни о чем не беспокоиться и ни из-за чего не расстраиваться.
— Свобода! — Возвышаясь на подмостках, музыкант вскидывает здоровый кулак, чем немного пугает Джозефа Кисса. — Чудесно!
как после всего этого он может еще остаться живым говорят это разочарование я задеваю я задеваю в себе я их не задеваю я их задеваю
— Дэвид говорит, что вы умеете читать чужие мысли, сэр. — Черная кожа Марка Батлера еще больше блестит от того, что на шее и запястьях у него амулет и браслеты из слоновой кожи. У него отчетливое произношение выходца из правящего класса, а поза столь почтительна, что Джозеф Кисс оказывается совершенно сбит с толку и ему остается лишь молча улыбаться. — Мы тут хотели спросить вас, сэр, не найдете ли время сегодня выступить перед нами? Там, за деревьями, у нас маленькая ярмарка, там будет все, что попало, вперемешку: мимы, клоуны, эквилибристы и жонглеры… Так что, если у вас вечером найдется полчаса, чтобы занять публику, пока какая-нибудь группа будет настраиваться, может, вы… Я нисколько не пытаюсь вас…
— Мой дорогой мальчик, — Джозеф Кисс делает великодушный жест. — В вас чувствуется сила духа. Я сегодня сам не свой, и причина того в ожидании чего-то неизвестного. Но я не сумасшедший. Просто этот опыт восхитительно нов для меня, и при том, что большинство присутствующих немного наивны и заносчивы, они в большинстве хорошо воспитаны. Нет сомнения, что, если бы добрая воля была единственным, чего нам недостает для того, чтобы улучшить мир, мы бы увидели результат уже через пару недель. При этом вы бы заметили, что ваш класс по-прежнему остался у руля. Само по себе ваше движение не может помочь, и хотя оно замечательно для того, чтобы с удовольствием провести приятный летний день, у него столь же мало шансов возвестить начало нового тысячелетия, как у англиканской церкви.
— Если у вас есть что нам посоветовать, сэр, я буду рад услышать ваши советы. А пока что вы скажете о моем предложении? — Марк переводит разговор на другую тему.
— Хорошо, я почитаю их мысли. Почему бы нет? Мне приходилось читать и гораздо худшие. Но хочу предупредить: мой номер
— Дэвид говорит, что в вашем деле вам не было и нет равного, сэр, так что я уверен, что нам всем понравится. Мистер Банаджи будет вам помогать?
— Если сможет быстро слинять с одного мероприятия.
Эмма Кроук мило пела да нехило залетела
Привыкший к тому, что его предупреждения игнорируются, Джозеф Кисс приподнимает панаму и с дружелюбным достоинством удаляется из палатки, проходит через металлические заграждения и движется на звуки каллиопы. Люси Дайамондз догоняет его и хватает за руку своей маленькой ручкой, точно ребенок. Он очень этим доволен. Он скучает по собственным детям, у которых сейчас свой уличный театрик в Амстердаме, этой мекке хиппи, ставшей символом наступления новой эры.
— Я подумала, что лучше буду держаться за вас. — С ним Люси чувствует себя в безопасности. — Я очень интересуюсь Лондоном, летающими тарелками и вообще всем.
Чувствуя, что малышка нервничает, Джозеф Кисс тем не менее польщен ее любопытством.
— Я иду на ярмарку. Ты любишь ярмарки?
— Некоторые люблю. Мне нравятся некоторые вещи. — В ее голосе чувствуется осмотрительность, но в то же время она почти скачет от возбуждения.
— Сколько тебе лет? — Он знает ответ, но ему интересно, что же она ответит. — Где ты жила, пока не приехала в Лондон? Ничего, что я спрашиваю? Надо же мне что-то знать о человеке, с которым иду кататься на карусели.
— Мне семнадцать. — Это, вероятно, неправда. — Я родилась в Беркемстеде и приехала в Лондон этой весной. Я живу в Ноттинг-Хилле и там же встретила Дэвида. Нас там много на Пауиз-Сквер, в районе муниципальной застройки. Там хорошо. Дэвид живет неподалеку оттуда, в Колвилль-Террас. Мы ходим в «Финчиз». Вы знаете это место?
— Я очень хорошо знаю тамошний народ. Там шприцы хрустят под ногами! — Он превращает это в шутку, считая неуместным читать ей наставления, предупреждать ее, говорить о том, что ее ждет, хотя и испытывает отцовское желание уберечь ее. Он уверен, что при наличии такого большого числа юных мужчин с эксплуататорскими наклонностями молодые женщины оказываются жертвами богемных заблуждений, — И мне не нравится тамошнее обслуживание. Я предпочитаю «Хеннекиз», это чуть выше.
— Я тоже, — сказала Люси, пожимая его руку. — Но большинство из нас ходят в «Финчиз».
Кругом толпы юнцов. Многие лежат на вязаных одеялах, пледах, афганских тряпках, спят под солнцем, яркие и надменные, как павлины, остающиеся непременным атрибутом этого парка.
— Этот парк, как и Кью, был когда-то частным ботаническим садом. — Мистер Кисс останавливается у куста бугенвиллеи. — Лорд Холланд был великим покровителем искусства. Его семейство было очень, очень приличным. Несправедливо, что именно их семейному гнезду войной был нанесен самый большой урон. Здесь был жуткий пожар. Уцелели лишь маленькая часть дома, куски стены и оранжерея. Библиотека погибла. Аддисон бывал здесь в гостях. Аддисон-роуд названа в его честь.
— Поэт?
— Литератор, сатирик, политический журналист, весьма значительная персона. В наши дни мало кто обладает такими качествами. Гнев сегодня находит далеко не изощренное выражение. Возможно, это объясняется тем, что писателю сегодня ничто не угрожает. А вспомните бедного Локка, вынужденного либо жить в Голландии, либо лишиться головы! Аддисону было чем рисковать, и поэтому он писал с большей остротой и жесткостью. Точно не помню, но, кажется, он снимал здесь сторожку у ворот. Здесь их было две. В них попала бомба. Вся эта территория после войны представляла собой сплошное месиво, Люси. Ты бы ее не узнала. Только самые крепкие из кустов и деревьев не оказались разорваны в клочья, не были погребены под обломками. Но сегодня это опять самый прелестный парк в Лондоне. Он засажен дикими деревьями, и ожидать от него можно чего угодно!