Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Шрифт:
Деньги — это Бог нашего времени, а Ротшильд — пророк его.
Из всего, что дали миру викторианцы, самым вездесущим, конечно, является спорт. Помню, весь мир был в шоке, когда президент ФИФА Зепп Блаттер заявил, что футбол изобрели в Китае, — кто-кто, а уж он-то точно знает, что правила этой игры, объединившей человечество, написаны в Лондоне в 1863 году. Может, цуцзюй и интересная игра — игра III века до н. э., в которой какую-то кожаную штуковину надо протолкнуть ногами через дырку в шелковом полотне, — но это не футбол.
Корни современных Олимпийских игр уходят в Мач-Венлок в Шропшире, где в 1850 году местный врач по имени Уильям Пенни Брукс учредил Венлокские игры — мероприятие, где проходили всякие силовые состязания, включая гонки на тачках и соревнования по пению. Затея оказалась такой удачной,
И пошло — на протяжении всего XIX века один вид спорта за другим получал свой свод правил, и писались они в Британии — обычно в Лондоне. В 1866 году в Вест-Бромптоне был основан Атлетический клуб, позже — Любительская атлетическая ассоциация, которая и разработала правила и стандарты для всех современных видов легкой атлетики. Во все времена мужчины били друг друга по голове, и бокс упоминается даже в «Илиаде». Но именно в Лондоне в 1867 году маркиз Куинсберри дал свое имя современному своду правил с подробным описанием требований к перчаткам, правильного удержания и т. д. В 1871 году компания из тридцати двух крепких викторианцев встретилась в ресторане Pall Mall на Кокспер-стрит и основала союз регбистов. В 1882 году гребцы организовали Ассоциацию любительской гребли, чтобы поставить в рамки правил бешеные гонки, которые устраивались на Темзе. Вы можете наткнуться на древнегреческие барельефы, определенно изображающие игру в хоккей, но правила современной игры были написаны только в 1886 году с основанием хоккейной ассоциации.
Современный большой теннис изобрела эксцентричная личность по имени майор Уолтер Клоптон Уингфилд, и игра изначально называлась sphairistike, или «липкий». В 1888 году изменили форму корта — вместо «песочных часов», т. е. двух треугольников, которые предпочитал Уингфилд, корту придали форму прямоугольника, и так появилась Ассоциация большого тенниса. Ракеткой первыми стали играть узники долговых тюрем Лондона. Первый в мире корт для сквоша появился в Хэрроу. Международный дом крикета находится в Мэрилебоне. Первые в мире организованные соревнования по плаванию состоялись, кажется, на озере Серпентайн в 1837 году.
И во всех случаях видим одно и то же: викторианцы берут какую-нибудь древнюю забаву, забавляются до одурения, а потом формулируют ее правила — частично потому, что без правил невозможно воспитать у школьников понятие о «честной игре», а частично потому, что без правил непонятно, кто в конечном итоге выиграл пари.
Но есть одна игра, которая, похоже, всегда была чисто британской, целиком и полностью — не только правила, но и сама идея. Викторианцы были людьми настолько энергичными, что в 1880 году придумали себе новое послеобеденное развлечение. Они освободили стол и установили посередине книги в ряд торцом кверху, и получился барьер. Потом сделали мячик-снаряд из обрезанной пробки от шампанского, или шнура, или еще чего-нибудь, что было под рукой, и книжкой или крышкой от сигарной коробки стали бить по этому мячику, посылая его туда-сюда через стол.
В 1890 году появилась первая запатентованная версия игры, в которой использовался 30-миллиметровый резиновый шарик, покрытый тканью, ракетки со струнами и низенький деревянный бортик по периметру стола. Через год лондонская компания по созданию игр John Jaques представила публике игру под названием «госсима», где был 50-миллиметровый мячик из пробки, сетка высотой 30,5 см, ракетки из пергамента — отсюда название «пинг-понг» (такой звук издавала ракетка при ударе по мячу).
Вскоре на рынке появились и другие варианты, под названиями типа «виф-ваф», «пом-пом», «пим-пам», «нетто», «салонный теннис» и «настольный теннис». Прошло немного времени, и все они исчезли, кроме двух, — выжили пинг-понг и настольный теннис, но, поскольку у них были разные правила, в 1903 году их создатели решили покончить с путаницей и создали Ассоциацию настольного тенниса.
Интересно, почему это чудо родилось именно на английских обеденных столах. Может, это как-то связано с паникой, которую испытывает англичанин перед необходимостью поддерживать послеобеденную беседу. Может, это объясняется безразличием к еде, а может, дождем, который всегда мешал играть на улице. А может быть, причина в том, что викторианцы были богаче всех на свете и у них была куча свободного времени, чтобы лупить друг в друга пробкой от шампанского.
Флоренс Найтингейл и Мэри Сикоул
Пионеры медсестринского дела
В общем-то это наверняка был утомительный вечер для Флоренс Найтингейл. Она не ходила по банкетам. Она не пила спиртного. Да и вообще не одобряла алкоголь.
Но вот 25 августа 1856 года она попала на банкет в Кеннингтоне, в Королевских Суррейских садах. Шум стоял оглушительный, она сидела посередке, а вокруг была огромная толпа — две тысячи краснощеких солдат в мундирах с фалдами. Они орали, без конца пили за ее здоровье, их песни сотрясали железные кованые колонны и балконы новенького концертного зала.
Они радовались, что выжили в безумной бойне Крымской войны. Гордились маленьким ангелом в кружевном чепце, который сидел на почетном месте, и поднимали тосты в ее честь и все быстрее опрокидывали одну рюмочку за другой, пока не стали совсем хорошие.
Вдруг шум усилился. В компании появилась еще одна женщина — столь же известная, столь же обожаемая. Под оглушительные приветствия четверо здоровенных солдат подняли ее в воздух на стуле, на котором она сидела, и понесли на плечах, а Флоренс Найтингейл, глядя на происходящее, внутренне содрогнулась, заметив, как мелькнули нижние юбки этой леди.
И вот героиню-соперницу несли сквозь толпу, а два дородных сержанта расталкивали наглецов, которые пытались ухватиться за подол ее платья. Лицо Мэри Сикоул сияло в свете газовых ламп, она вертела головой во все стороны, и отовсюду неслись аплодисменты и приветствия.
Она излучала радость — радость простой медсестры, которая любит своих «парней» с их пьяными вечеринками, она сияла от счастья, что впервые в Англии да и вообще в западном мире публично поклонялись черной женщине — да еще ТАКОЙ черной.
Сидя на почетном месте на высоком подиуме, горбоносая Флоренс Найтингейл смотрела сверху вниз. Она смотрела на чествование Мэри, ее крымской коллеги-медсестры. Она смотрела — и ей не нравилось то, что она видела.
Лет, наверное, восемь назад пошел я на школьный утренник в Айлингтоне, где моя дочка участвовала в постановке про Крымскую войну. Она играла королеву Викторию и по роли прикалывала медали на грудь двум другим детям, игравшим Флоренс Найтингейл и Мэри Сикоул. Слова королевы Виктории я слышал тысячу раз во время репетиций: «Браво, Флоренс и Мэри! Без вас мы бы не выиграли войну».
Боюсь, я хмыкнул над этой фразой. Чушь, сказал я айлингтонским мамашам после праздника. Кто вообще слыхал про эту Мэри Сикоул? Когда я был маленький, мы про нее вообще не проходили, сказал я с мерзкой категоричностью.
Ее просто добавили в эту сцену ради политкорректности, сказал я, рассчитывая убить их словом «политкорректность».
Наверное, кто-то из родителей возмутился, потому что дома я стал искать информацию о Мэри Сикоул и вскоре понял, что был неправ. Я не только нашел описание банкета в Королевских Суррейских садах, но и обнаружил, что она была невероятно популярна, и в следующем году в том же заведении провели большой военный праздник и сбор средств в фонд Сикоул. Было больше тысячи выступавших, включая одиннадцать военных оркестров, и еще оркестр под управлением какого-то французского маэстро. За вход на премьеру брали немалые деньги — восемь шиллингов, и все равно пришли сорок тысяч зрителей.
Граф Глейхен, который делал скульптуру короля Альфреда, изваял бюст Мэри Сикоул. Она опубликовала живую и занимательную «автобиографию» на двести страниц — первое произведение этого жанра за всю историю страны, опубликованное женщиной-негритянкой. Если вы его читали — а я очень рекомендую прочитать, — то, конечно, поняли, что это действительно была замечательная женщина.
«Вот Мэри Сикоул, — пишет Салман Рушди в “Сатанинских стихах”, — которая в Крыму сделала столько же, как и другая леди, с волшебной лампой, но из-за темной кожи ее не заметили в свете свечи Флоренс».
Это было более двадцати лет назад. Сегодня никто не может сказать, что Мэри «полузабыта» или ею «несправедливо пренебрегают». Индустрия Сикоул раскочегарена на всю катушку. Она занимает неколебимую позицию в школьных программах. Но интересно то, что она действительно однажды исчезла из истории, и почти на сотню лет. Я был неправ, когда говорил, что она ничего собой не представляет. И я был прав, когда говорил, что мы о ней почти не слышали сорок лет назад.
К 1877 году Королевские Суррейские сады сгорели, территорию продали под застройку. Вместе с концертным залом забыли и тех, кто собирал средства в фонд Мэри Сикоул. Ну, это, наверное, неудивительно — расизм, сексизм и все такое. А к этому надобно добавить подозрения некоторых современных ученых, что бедная Мэри пала жертвой предрассудков… самого «ангела из Скутари».
Чтобы понять радость солдат и их искреннее обожание Сикоул и Найтингейл, надо вспомнить, через что они прошли. Они видели, как их товарищи массово умирают от рук врага, который страшнее, чем пушки Севастополя и сабли казаков.
Как все лондонцы середины XIX века, они испытывали ужас перед болезнями. Никто не имел ни малейшего представления, чем вызваны вспышки холеры, которые опустошают город, но все видели, как она косит людей. Все видели, как за один день пышущий здоровьем крепыш превращается в доходягу с синими, как стилтонский сыр, щеками, запавшими глазами, сморщенной кожей и с унизительным смертельным поносом. В трущобах, в крысиных рассадниках геморрагической лихорадки районов Клеркенвелл, Холборн и Сент-Джайлс свирепствовала тифозная вошь.
У миллионов трудящихся бедняков не было ни малейшей надежды на медицинское обслуживание и уход, ни представления о них. Они вымирали в таких количествах, что кладбища были переполнены, и сами места погребения стали источником заразы. В богатейшем городе мира, сердце величайшей из всех империй, продолжительность жизни упала до тридцати пяти лет — ниже, чем во времена Адриана.
Лондон середины XIX века пал жертвой своего собственного успеха. При жизни Флоренс Найтингейл население росло почти на 20 % каждые десять лет. На вершине пирамиды были, разумеется, невероятно богатые люди. Среди них, как всегда, имелись банкиры, которые богатели так стремительно, что очень скоро догнали земельную аристократию. Были Баринги и Ротшильды, а были и другие — безжалостные и циничные типы, которых Троллоп высмеял в лице Огастеса Мелмотта, человека, которого почитали как великого финансиста, раздувшего ажиотаж вокруг Латиноамериканской железной дороги, а потом разоблаченного как грязного, жестокого, невежественного шарлатана. Из сорока богатейших людей, умерших с 1809 по 1914 год, четырнадцать были банкирами.