Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Шрифт:
И тут вдруг начинаешь понимать атмосферу, царившую здесь в те дни. Это не суматоха, и не волнение, и даже не напряженность. Это отчаяние.
Летом 1938 года, когда расположенный здесь мебельный склад начали переделывать в бункер, Лондон еще был центром самой могущественной империи за всю мировую историю. Прошло несколько месяцев, и все могущество и мощь съежились до нескольких тесных комнатушек с безвкусными коричневыми креслами и уродливыми портьерами, которые напомнили мне заметку в провинциальной газетенке о том, как муниципальные служащие вскрывают дверь в квартиру и находят там высохшие останки всеми забытого старика-пенсионера.
Отчаяние сквозит в примитивности информационных технологий: пожелтевшие папки и скоросшиватели, шифровальные устройства размером с холодильник, у Черчилля
Причина отчаяния проста и понятна. Лондон бомбили, бомбили с холодным садизмом, какого он еще не знал. Представляете, каково было слышать среди прочих звуков — ворчания Черчилля, урчания телефонов и гудения вентиляторов — вой фугасных бомб, падающих на Лондон, и пытаться работать, зная, что прямого попадания даже этот бункер не выдержит?!
Задумываясь о Второй мировой войне, четко видишь, что для Британии и ее статуса в мире она была катастрофой. Для нас, послевоенного поколения неженок, которые в жизни не видели ничего страшнее периодических акций Ирландской республиканской армии или Аль-Каиды, бомбежка Лондона — это ужас невообразимый. Эти бомбардировки были страшнее и смертоноснее, чем Большой пожар Лондона (в котором погибло — сколько? — правильно, восемь человек). Они продолжались целую вечность, ночь за ночью, месяц за месяцем, с осени 1940 года по весну 1941-го, а потом, после перерыва, в 1944 году, и закончились, словно чудовищная пародия на симфонию Бетховена, серией оглушительных ложных кульминаций.
Все знали, что это будет, бомбежек не избежать, а Лондон почти беззащитен. Когда Невилл Чемберлен в 1938 году вернулся из Мюнхена, он пытался оправдать свою тактику «умиротворения» Гитлера чувством страха, которое испытал, когда летел над Темзой в сторону Лондона и видел внизу тысячи беззащитных крыш — легких целей для бомбардировки. Воздушная угроза Лондону беспокоила Черчилля еще в 1934 году, когда Гитлер пришел к власти и начал в бешеном темпе наращивать мощь своей авиации. «Это же самая шикарная мишень в мире, — предупреждал он, — словно огромную, жирную, породистую корову привязали в лесу как приманку для хищника».
Он давал страшные прогнозы того, что случится, если к нему не прислушаются. От тридцати до сорока тысяч человек погибнут в течение недели или десяти дней интенсивных бомбардировок, а от трех до четырех миллионов охваченных паникой лондонцев будут вынуждены бежать за пределы Лондона. «От воздушной угрозы не убежишь. Надо признаться себе — отступать некуда. Мы не можем перевезти Лондон в другое место. Мы не сможем вывезти массу людей, вся жизнь которых связана с Темзой». К 1939 году из новостной кинохроники люди уже знали, что творилось, когда японцы разбомбили Шанхай. Они уже знали, что сделал с Герникой легион «Кондор» в 1937-м.
Страх, наверное, только усиливался оттого, что события развивались постепенно, как нарастает барабанная дробь. В 1939 году эвакуировали десятки тысяч детей, но тревога оказалась ложной, бомбежки не начались — и детей вернули назад. Многие из них — дети из рабочих семей Ист-Энда — были только рады покинуть чужие чопорные дома среднего класса, которые их приютили. Театры и кинозалы сначала закрылись, а потом опять открылись. И вот тогда-то, субботним вечером 7 сентября 1940 года, всерьез начались бомбардировки. Командование истребительной авиации и начальники штабов проспали, и 320 немецких бомбардировщиков при поддержке 600 истребителей, практически не встретив сопротивления, вышли к ключевым промышленным и хозяйственным объектам. Они бомбили Арсенал в Вулидже, газовое хозяйство в Бектоне, электростанцию в Вест-Хэме, они ударили по докам и трущобам Ист-Энда.
Вскоре полыхало в полнеба, и зарево пожаров служило удобным маяком для следующей группы — 250 немецких бомбардировщиков, которые прилетели продолжать начатое. Стивен Инвуд пишет, что к утру пылало около тысячи пожаров, вышли из строя три главных вокзала, погибло 430 человек, и 1600 было ранено. В районе доков бушевали особые пожары — горели товары, на импорте и экспорте которых поднялся Лондон.
Полыхали перечные пожары, от их дыма пожарным казалось, что они вдыхают чистый огонь. Бочки с ромом взрывались, как бомбы, краски горели стеной ослепительно-белого пламени. Поднимались удушающие черные тучи дыма от резины и сладкий, тошнотворный дым от горящего чая. Так продолжалось всю осень, а весной бомбежки усилились. 16 апреля 1941 года ночью с воем налетели «Юнкерсы-88». Бомбы пробили брешь в Адмиралтейской арке, и Черчилль с вызовом заявил, что теперь ему открылся лучший вид на Колонну Нельсона. В памяти запечатлелись бесчисленные кошмарные картинки — словно кадры фильма ужасов: любимый паствой викарий, убитый на ступенях церкви в тот момент, когда звал людей укрыться в ней, прорыв канализации на Флит-стрит — и жуткий смрад, от которого лондонцы за двести лет успели отвыкнуть, вековой давности труп, который взрывом выбросило из свинцового гроба — и голова запрыгала, как мячик, у людей на глазах.
Особенно сильно бомбили 10 мая 1941 года. К утру лондонцы проснулись (те, кто смог заснуть) и узнали, что пострадал Дом правосудия, лондонский Тауэр и Королевский монетный двор. Мосты были опущены, станции закрыты, в Британском музее сгорело 250 000 книг, горел Вестминстер-Холл, разрушена палата общин. Одна бомба даже повредила Биг-Бен — на циферблате остались выбоины и царапины. И хотя бомбежки стихли на два года, но потом последовала ужасная кульминация.
К 1944 году появилась новая реактивная ракетная технология, и Гитлер смог запустить «Фау-1» и «Фау-2», что вызвало такое паническое бегство из города, что некий остряк перефразировал известный афоризм доктора Джонсона и сказал: «Только тот, кто устал от жизни, предпочтет остаться в Лондоне». К концу войны городу был нанесен катастрофический и во многих случаях невосполнимый ущерб. Было разрушено восемнадцать городских церквей, в том числе четырнадцать построенных Реном, в руины превращены целые кварталы в Сити и Ист-Энде. Погибло почти 30 000 лондонцев, и еще 50 000 было ранено. Было разрушено 116 000 домов, а еще 228 000 нуждалось в капитальном ремонте. А миллион домов — половина всего жилого фонда — нуждался в ремонте в той или иной степени.
Бомбардировки были разрушительными не только в физическом смысле. Они нанесли психологический удар. Было бы приятно заявить, что все лондонцы в годину испытаний повели себя достойно, но ясно ведь, что были постыдные исключения. Мародеры, вспоминает Филип Зиглер, пробирались в залы разрушенных ночных клубов, рылись в сумочках, срывали кольца у мертвых и раненых, лежавших без сознания. Во время налетов банды мародеров выставляли наблюдателей и спешили попасть в разрушенные здания раньше пожарных и спасателей. По закону за мародерство в разбомбленных помещениях полагалась смертная казнь, но поначалу городские власти были очень снисходительны. К 1941 году мародеров так боялись, что приговоры по пять лет каторги стали обычным делом. Юных преступников секли розгами.
Скотланд-Ярд создал особое подразделение по борьбе с мародерством, а в 1941 году полицейские могли — без зазрения совести — отметелить вора так, что мало не покажется. Генри Грин видел одного подлеца, которого схватила полиция: «Одежда в лохмотьях, безжизненно волочатся ноги, все лицо в крови, полумертвый от побоев». Ей-богу, нет нужды долго объяснять, что сегодня — в соответствии с законом — наша полиция относится к мародерам совсем иначе.
И при всем при этом во второе пришествие бомбежек — в 1944 году — мародерства стало даже больше. В районе Вест-Хэмпстед бомба попала в магазин радиоприемников — и его полностью разграбили за двадцать минут. Житель улицы Агамемнон-роуд жаловался: «В ту ночь — это был просто ужас. Жена зеленщика потом нашла свою сумочку — в сумочке уже не было ни пенни». Под немецкими бомбами некоторые лондонцы даже подцепили вирус антисемитизма — тот самый предрассудок, который вовсю бушевал в нацистской Германии, словно бомбы вывернули содержимое подвалов и вывалили наружу споры древней заразы.