Лондон в огне
Шрифт:
Мысли обратились к девушке и Плейг покачал головой — завтра здесь начнут шнырять ищейки, а Тиффани ненавидит всю эту полицейскую свору. Ее закрывали дважды: на три недели и на месяц в поганом Тотхилл-филдсе. Еще дважды бедняжке удалось откупиться. Да, история с этой канавой, так и воняет неприятностями.
Плейг пожал плечами: неприятности приходят и уходят, а ночь выдалась замечательная. Он ухмыльнулся мертвецкой канаве и пошел домой.
В квартире было тепло: небольшое по размеру помещение, без окон и сквозняков, к тому же в стене Плейг насверлил два десятка несквозных отверстий — по ту сторону хозяйская кухня, плиту там жгут исправно, следовательно стена теплая, а замаскированных мазками гипса отверстий не видно. Удачная квартира.
Пришлось тогда поискать.
Разувшись и меняя затычки в ушах (на смену погоды в глубине ушных раковин начинало болезненно стрелять) Плейг снова ухмыльнулся — куда бы ни посылал тот русский, рядовой Первой дозорно-наблюдательной вернулся домой в Британию, пусть глухим, но еще способным ходить по бабам. А русский остался там, на никому не нужных скалистых склонах у Балаклавы. На тех камнях бабы, между прочим, вообще не водятся.
Тиффани, конечно, не баба. Она… ну, она…
Морщась, Плейг вытянулся на постели. Что поделать — не поэт. В глухой и пустой башке одно слово и вертится — «ангел». Это, конечно, от обедненности ветеранского мозга и необразованности. Тиффани не ангел, потому что она… Черт возьми, потому что она живой ангел. Грешный и распутный. Церковники болтают, что истинные ангелы бесполые и святые. Попам виднее. Плейг бесполых не встречал, но видел в госпитале скопцов — ядру или пуле все равно в какую часть тела попадать. Но джентльмен без мошонки все равно остается джентльменом.
А Тиффани останется ангелом и через двадцать лет. До самой смерти. Господь неутомимо посылает испытания всем живым. Он почти как тот русский — оборванный и безжалостный. Он посылает на землю ангелов — посылает в самую грязь, сосать и раздвигать ноги, сбывать краденое, сидеть в тюрьме, умирать от болезней. Но хрупкие существа все равно остаются ангелами, даже когда рожают детишек и у них отвисают сиськи.
Плейг поворочался, сел и нашарил под кроватью сверток. Вещи нужно переложить подальше, легавые наверняка сунут свой нос и сюда.
Он занялся делом и оно успокаивало. Хотелось курить, но Плейг отказался от табака, когда все сложилось. Всё та же смешная цепочка случайностей, что когда-то привела тринадцатилетнего юнца учеником в мастерскую на Госсет-стрит. Сопляк складывал заготовки под навесами, а она была еще совсем маленькой — хорошенький ребенок, ежедневно бегающий к булочнику с зажатыми в кулачке пенни. Ее дед владел лавкой, запущенной и грязной, но сама девчушка была ухоженной, сытой и даже казалась веселой. Забавная кроха, с мордашкой которую невозможно забыть. Плейг (тогда еще не Плейг) проработал на Госсет-стрит не так долго. Ушел в паяльную мастерскую, потом стал учеником механика. Потом случилась та неприятность с хозяином, и молодой подмастерье счел уместным срочно завербоваться в первый попавшийся полк Её Величества. Возможно, это был не самый лучший выбор, но есть ли смысл сожалеть? Казармы, военные мастерские, потом Крым… Невидимая цепочка случайностей неумолимо вела к неизбежному…
Он снова оказался в Лондоне. Глухой, с пенсией в десять пенсов в день
А узнал он выросшего ангела с первого взгляда. И чуть не выпустил пустую бочку, что закатывал на автоматон. Девчушка была немыслимо взрослой, но это была она, и Плейг замер, словно пораженный громом. Боже, как она изменилась! Строго одетая, настойчиво торгующаяся за пару старых шкафов-витрин. Какой-то миг Плейгу казалось, что он видит двоих: и маленькую и взрослую, истинное наваждение, даже пустая глухая голова закружилась. Ругался водитель автоматона, Плейг не совсем соображая, что делает, затолкал оставшиеся бочки в кузов, получил заработанный шиллинг. Непонятно на что надеясь, торчал у ворот склада, читая по губам что говорила она, что отвечал толстяк-конторщик. В какой-то миг Плейг понял, что больше ее не потеряет. Не приближаясь, проводил, смотрел как она садится на трамвай, как уезжает в завесе пара и содрогании литых колес. Уверенность не оставляла — так вот к чему волокли дурака-солдата те грубые звенья собачьей цепи судьбы.
Дальше было довольно просто. Он действовал медленно и очень осторожно, но просто. Если человеку некуда торопиться, и он бросил пить, у него многое получается…
…Плейг спрятал не востребованные «Редкостями» вещички, разделил деньги. Причитающееся поставщикам убрал в карман сюртука, свою долю ссыпал в помятое ведерко паровой бани — там скопилось пять фунтов, надо бы отнести в банк. Когда Тиф поднимется еще на ступеньку, эти деньги не будут для нее лишними. Понятно, глухой пень останется где-то здесь, на Пламберс-стрит, но он будет счастлив следующему шагу девочки.
Плейг был человеком без иллюзий и не верил в театральное слово «любовь». Но некоторые слова и не нуждаются в вере.
[1] Подразумевается горелка газового рожка
[2] (сленг.) заражение венерическими болезнями
[3] кладбище близ Нью-Ривер-Хед в Ислингтоне
Глава третья,
повествующая о разнице миров, таинственных сундуках и добросердечных родственниках-шпионах
Личный состав группы ждал, сумерки уже сгустились, пора было приступать к делу. Как всегда перед переходом, Катрин обуял приступ мнительных и неприятных колебаний, усугубленных кошмарными ощущениями от викторианской формы одежды. Между тем, агенты и проводница, смотрели на нее в ожидании судьбоносного сигнала.
— Что ж, если ничего не забыли, то чего нам стоять? — проворчала предводительница шпионов.
Действительно, стоять было неудобно. Сама Катрин держала за боковую ручку основной предмет багажа — с другой стороны этот довольно увесистый сундук подхватил Укс. Лоуд прижимала к груди саквояж (опять же нелегкий, зато редкостного для здешних мест дизайна и качества). Мин имел наиболее бравый вид: на груди разведчика перекрещивались лямки двух парусиновых торб, образцом при изготовлении которых послужила сумка противогазная увеличенная. Мариэтта, как проводник, была нагружена символически: трость и командирская шляпка. Собственно, Катрин и без шляпки чувствовала себя отвратительно: аутентичное дьявольски неудобное черное платье, туго затянутый корсет и неудобные кружевные перчатки раздражали неимоверно. Парик был жарким, да и вообще…
— Так, прошу полного внимания и сосредоточенности, — призвала Мариэтта.
— Вот занес топор палач, а народ кричит — хреначь! — вдохновенно продекламировала Лоуд, в последнее время словно губка впитывавшая переводные шедевры как народной, так и всякой иной поэзии.
— А если палкой? — осведомилась проводница, помахивая изящной, но не очень легкой тростью.
— Излишне, — кротко признала оборотень. — Пошли, а? Уж больно трепетно, прям как в первый раз под мужчинку.
— Я и говорю, сосредоточитесь, — приказала Мариэтта. — Шесть, пять, четыре…