Лондон. Биография

Акройд Питер

В первые десятилетия XVIII века местные и приезжие наблюдатели отмечали его яркость, его «белые дороги». В 1780 году немецкий историк Иоганн Вильгельм Архенгольц писал: «Поскольку англичане не жалеют ни денег, ни внимания для того, чтобы придать всему общественному грандиозный и величественный вид, мы, естественно, ожидали, что Лондон будет хорошо освещен, – и действительно, с этим мало что может сравниться». Казалось, что год от года вечерние улицы становятся все светлей. В 1762 году Босуэлл отметил «сияние магазинов и вывесок»; в 1785 году другой наблюдатель писал: «Во всем этом громадном городе нет ни единого неосвещенного угла… но по сравнению с магазинами все это бесчисленное множество фонарей дает лишь малую толику света». Представляется совершенно закономерным, что в этих двух замечаниях о лондонском сиянии ярче всего сияют магазины – средоточие коммерции и купли-продажи.

Но поскольку неуклонное нарастание яркости – вначале медленное, затем постепенно ускоряющееся, так что к концу XX столетия город стал едва ли не слишком ярким, – составляет отличительную черту Лондона, то, что одному поколению казалось ослепительным,

следующему неизбежно покажется тусклым. Лондонское освещение XVIII века, которым город славился на весь мир, сорок лет спустя сочли жалким пустяком. Джон Ричардсон в мемуарах, опубликованных в середине XIX столетия, писал: «Сорок лет назад улицы освещались так называемыми приходскими фонарями. Фонарь заключал в себе маленькую жестяную емкость, куда до половины наливалась ворвань худшего сорта… Фитилем служил кусок крученой хлопковой веревки». Обычным уличным персонажем эпохи был соответственно фонарщик, подобный тому, который на гравюре Хогарта из серии «Путь повесы» зажигает фонарь на углу Сент-Джеймс-стрит и Пиккадилли. Лицо у него придурковатое, если не сказать животное, и масло из его лейки течет на парик стоящего внизу повесы. Видимо, это была довольно-таки обычная уличная неприятность. Ричардсон дает свое описание фонарщиков: «Зажигали эти фонари и подрезали у них фитили промасленные типы, от которых несло Гренландским доком, и делали они это, доставляя всем прохожим немалые неудобства и подвергая их опасности, с помощью громадных ножниц, горящего факела из просмоленного каната и шаткой стремянки. Емкость для масла и фитиль помещались в корпус из полупрозрачного стекла… затемнявшего даже тот малый свет, что шел изнутри». Фонари эти если и чистились, то очень редко. Таким образом, по всем отзывам получается, что великая лондонская яркость XVIII века горожанам более поздней поры представлялась не более чем иллюзией. Современникам, однако, улицы не казались плохо освещенными: яркость Лондона была в точности такой, какой требовало их чувство социальной среды. Свет – относительная категория, зависящая от того, чем город озабочен и на что он считает себя вправе рассчитывать.

Не случайно великая перемена произошла на заре имперской эпохи: с 1807 года масло начало уступать место газу. Впервые его применили на Бич-стрит и Уайткросс-стрит, где теперь построен жилой район Барбикан, а год спустя газ загорелся уже на Пэлл-Мэлл. Сохранилась карикатура Роулендсона 1809 года, озаглавленная «Взгляд на газовое освещение Пэлл-Мэлл». Один джентльмен, указывая на новый фонарь тростью, разъясняет: «Дым, пускаемый сквозь воду, лишается вещества и горит так, как вы видите»; не столь сведущий горожанин возмущен: «О Господи! Ежели он пускает сквозь воду огонь, скоро мы этак всю Темзу спалим!» На той же гравюре квакер заявляет: «Что это в сравнении со светом внутренним!», словно всякий прогрес технологии – профанация и не более. Здесь же проститутка говорит клиенту: «Ежели всюду будет так светло – прощай наш заработок. Хоть лавочку закрывай». Он на это отвечает: «Истинная правда, милая, – где тогда сыскать темный уголок?»

В 1812 году новым способом был впервые освещен мост (Вестминстерский). Эстер Трейл, женщина высокого ума, в 1817 году – под конец своей жизни – писала: «Газ сияет так, что после захода солнца я совершенно потерялась. Наша старушка Темза, ныне перепоясанная четырьмя великолепными мостами, навряд ли помнит, сколь скромен был ее вид лет восемьдесят назад, когда развеселая публика, отправляясь в Воксхолл на барках, на одну сажала музыкантов, которые играли Генделеву „Музыку на воде“. Позже эту вещь никогда так не исполняли». Река, полностью обновленная газовым светом, дает повод к изумлению и замешательству. Даже музыка, играемая на воде, должна была, казалось, звучать теперь иначе.

Есть немало изображений новых уличных фонарей во всем их разнообразии, стилизованных под барокко или классицизм; порой показаны также газометры и многосложные реторты. Авторы рисунков и гравюр не упустили возможности высмеять минувшую эпоху фонарщиков, однако новое освещение тоже иной раз представлено с невыгодной стороны. Если на одной карикатуре из цикла, озаглавленного «Лондонский казус», фонарщик старых времен, стоя на своей стремянке, проливает масло на незадачливого прохожего, то на другой показан взрыв газа в аптеке. Боязнь воспламенения была одной из причин того, что в жилищах до 1840-х годов газ использовался лишь в ограниченной мере. Тем не менее в 1823 году за рынок уже боролись четыре частные газовые компании, которые, проложив двести миль подземных магистральных труб, главным образом обслуживали опять-таки крупные магазины.

Лавки XVIII века с их узкими оконцами и кривыми стеклами освещались изнутри сальными свечками или мерцающими масляными лампами. Но в следующем столетии с возникновением новых больших магазинов мгла вечерних сумерек вдруг стала каждодневным «предвестьем такого сияния, каким солнце никогда не озаряет закоулки и расселины, по которым струится транспорт; широкие потоки газа метеорами вспыхивают во всех углах переполненного добром торгового зала». Новое газовое освещение, как считалось, не только изгонит с улиц порок и преступность, но и существенно повысит быстроту и объем торговли. Истинно лондонский свет! «Вечером – вот когда надо видеть Лондон! – писала Флора Тристан в „Лондонском дневнике“ за 1840 год. – Магически освещенный миллионами газовых огней, этот город поистине великолепен! Вот его широкие улицы, уходящие вдаль, вот магазины, где потоки света являют взору искрящееся многоцветье всего, что создал изощренный человеческий ум». Похожим энтузиазмом проникнуто описание Стрэнда, где «магазины – сама яркость, само чудо», и другой большой улицы, на которой «кажется, что магазины целиком сделаны из стекла». Закрадывается мысль, что великое новое сияние было сиянием бурно расцветающей коммерции.

Новый свет рождал, однако, и иное отношение к себе. Некоторым он казался резким и неестественным – пламенеющей эманацией искусственного

города. Были и другие, кто ценил газ за тени, которые он отбрасывал. Он творил мягко-таинственный город, где внезапные световые озера окаймлены чернотой и безмолвием. В некоторых районах новый свет приглушало древнее лондонское естество; возвращались тени, а с ними тайна. Возможно, это отчасти объясняет быстроту, с какой Лондон привык к новому уровню освещенности. Духи лондонской старины, когда у них прошло ослепление от газовой яркости, вновь начали заявлять о себе. В одном переулке автор «Малого мира Лондона» увидел, что «стекло газового фонаря безжалостно выбито до последнего кусочка. От ночного ветра пламя колеблется и мерцает, бросая пятна судорожного света на все разновидности нищеты, беды и порока, сбившиеся здесь в кучу, как в ночлежке». Газ вместо того, чтобы сиянием своим искоренять порок и преступления, здесь лишь подчеркивает беду обездоленных. В стихотворении Артура Саймонса, написанном в 1890-е годы, «Тусклый мокрый тротуар неровно освещен / Мерцающими струйками газового света, слабого и блеклого» [99] . Мы видим, что опять на первый план выходят мерцание, непостоянство и немощность городского света. Город словно бы проглотил свет – или, точнее, коренным образом изменил его природу. К примеру, на картинах, изображающих ночной Лондон поздневикторианского периода, темные городские формы под луной лишь пунктирно освещены чередой газовых фонарей. Парадоксальным образом освещение, которое казалось новым и революционным, вскоре стало ассоциироваться со всем, что непомерно обременено годами и историей. Кому воображение не рисовало газовых фонарей среди тумана? Постоянство, долговечность Лондона преобразуют даже самоновейшее изобретение в элемент его древней жизни. Желтый газ в старинных прямоугольных фонарях уступил место зеленоватым огням, танцевавшим, как светляки, в своих стеклянных бутылях; но и этот свет должен был, в свой черед, потесниться перед новой силой.

99

Подстрочный перевод.

Впервые электрическое освещение было применено в 1878 году на набережной Виктории, за которой последовали Биллингсгейт, Холборнский виадук и два-три театра. Поскольку Лондон был тогда великим мировым центром мощи, более чем уместно, что первая в мире электростанция возникла именно здесь, по адресу Холборнский виадук, 57; ее построил в 1883 году Томас Эдисон, и не прошло и десяти лет, как, повинуясь тому коммерческому императиву, с которым ныне уже все свыклись, на Пиккадилли-серкус вспыхнули огни первой электрической рекламы. Город с самого начала взял новую яркость в оборот, причем опять-таки подчеркивали «золотой оттенок электрического света»; когда в сумерки загораются «золотые и серебряные фонари», магазины «ослепительно вспыхивают». От коммерциализации света уйти было невозможно. С другой стороны, об электричестве, как и о прочих способах освещения, говорили, что оно делает город нереальным и чужим. Один лондонец выразил мнение, что новый свет сообщает человеческой коже «трупный оттенок», а на залитых светом улицах «толпа выглядит кричаще-яркой и чуть ли не опасной». Электрический свет был, кроме того, более «жестоким и больничным», чем его предшественники. Вскоре, однако, люди привыкли к электричеству и стали вспоминать газ снисходительно-ностальгически, подобно тому, как обитатели освещенных газом улиц думали о временах масляных фонарей. Артур Макен в начале 1920-х годов писал, что в газовом свете Лондон выглядел «сияющим и великолепным», однако теперь «я вспоминаю его сумрачным и угрюмым, обиталищем теней и скоплением темных закоулков, скудно освещаемым мерцающими и неровными желтыми огнями». Электричество двинулось по Оксфорд-стрит и Кенсингтон-Хай-стрит, по Найтсбриджу и Ноттинг-хиллу. От Пиккадилли по подвесному кабелю оно пошло к Риджентс-парку и Стрэнду. В 1914 году в столице уже работало семьдесят электростанций, превративших ее в генератор энергии и мощи.

Множественность поставщиков поначалу сделала Лондон очень неравномерно освещенным городом. Каждый из двадцати восьми административных районов сам договаривался с электрическими компаниями, и поэтому в 1920-е годы быстро двигающийся автомобиль погружался то в поток яркого света, то в относительную темноту. Но ведь так было всегда с той поры, как город контрастов взял на вооружение контрастный свет. Артур Саймонс писал в книге «Облики Лондона»: «Мы освещаем Лондон беспорядочно, капризно, кто во что горазд, поэтому от ослепительного сияния до кромешной тьмы здесь порой один шаг». Однако обилие несчастных случаев на улицах в 1920-е годы побудило власти установить единый стандарт освещенности, что, в свой черед, повело к стандартизации фонарных столбов: высота – 25 футов, расстояние между соседними – 150 футов. Эту сторону лондонской жизни редко замечают даже самые вдумчивые из горожан, однако равномерность освещения на крупных улицах – это, возможно, самая существенная черта современного города.

Осенью 1931 года некоторые общественные здания были впервые освещены прожекторами; интерес и волнение были так велики, что улицы наполнились любопытными. Лондон словно бы раз за разом открывает себя заново. Однако девять лет спустя ночной город погрузился в глубочайший мрак военного затемнения, вернувшись в определенном смысле к средневековому состоянию. На улицах, как пишет Филип Зиглер в книге «Лондон военных лет», «множество людей шагало и шаркало в темноте, и в этом было что-то зловещее»; знакомые пути превращались в «непроницаемые тайны», что повергало лондонцев в испуг и смятение. Одна горожанка вспоминала, что нашла наконец дорогу, но лишь после того, как «вся взмокла от пота и вконец вымоталась». Грозы стали желанным явлением: вспышка молнии позволяла на миг увидеть знакомый угол или перекресток. Замешательство и паника такого рода могли возникнуть и в XIV или XV веке, однако тьма Второй мировой с особой силой подчеркнула, каким пугающим и таинственным Лондон все еще способен стать.