Лондон. Темная сторона (сборник)
Шрифт:
— Ну, я не знаю…
— Я же могу куда-нибудь выйти. Не хочется, чтобы ты сходил для меня в магазин, а потом не застал меня дома.
— У вас ведь, наверное, нет мобильного телефона?
— Э-э, нет… У меня нет…
— Ну, тогда я не знаю… — наморщил лоб Пит. — Как насчет того, чтобы дать мне ключ или что-нибудь такое? Или оставлять его кому-то из соседей?
Кохлан подумал о своих соседях, прирожденных склочниках.
— Утром я схожу и сделаю для тебя дубликат, — ответил он.
— Заметано, — кивнул Пит.
Новый порядок подошел им обоим. Однако вскоре Кохлан обнаружил, что он ждет Пита, а не уходит гулять, как прежде. Некоторое время
На перекрестке перед станцией метро «Кэмден-таун» был островок безопасности, мощенный булыжником бетонный треугольник, который, сколько помнил себя Кохлан, всегда называли «островом пингвинов». На улице позади станции метро располагалась католическая церковь, куда в пятидесятые годы в основном ходили жившие поблизости ирландские семьи. После воскресной мессы, заканчивающейся в половине двенадцатого, мужчины собирались на островке безопасности и ждали полудня, когда открывались пабы, а женщины расходились по домам готовить обед. Все в черных костюмах и белых рубашках, руки в карманах, нетерпеливо переминающиеся с ноги на ногу, мужчины более всего походили на колонию пингвинов, расположившуюся посреди моря машин.
Кохлан улыбнулся воспоминаниям, но тут рядом с первым образом возник другой, более сильный: сам Кохлан возвращается из церкви с женой, он хочет на остров, но не решается сказать жене о своем желании. То была несбыточная мечта его жизни, и он подумал, как бы сейчас отправился на «остров пингвинов». Сунув поглубже руки в карманы, он двинулся дальше.
Вернувшись часом позже в квартиру, Кохлан, к своему изумлению, услышал голоса, доносящиеся из гостиной. Сперва он, было, подумал, что Пит, коротая ожидание, включил телевизор, как уже бывало, но, шагнув в гостиную, обнаружил Пита и еще одного парня стоящими перед каминной полкой.
При виде Кохлана Пит бросил взгляд на своего приятеля и с разинутым в испуге ртом снова уставился на Кохлана. Его приятель заметил испуганную гримасу на лице Пита и взглянул через плечо на Кохлана. На лице его играла легкая ухмылка.
— Э-э, это… это Кит, — пробормотал Пит. — Ничего, что я позвал приятеля посмотреть телевизор?
— Ну, наверное… — ответил растерянный Кохлан.
Он посмотрел на Кита и обнаружил, что, судя по позе и многозначительному взгляду, тот чувствует себя в доме Кохлана едва ли не более комфортно, чем сам старик.
— Привет, Кит, — кивнул Кохлан.
Кит в ответ только ухмыльнулся.
— Я убрал все покупки, — сказал Пит. — Опять принес вам пирог со свининой и маринованными огурцами, как вы любите.
— Спасибо, Пит.
— Он был уцененный, так что вам лучше съесть его сегодня.
— Да, спасибо, Пит, — снова пробормотал Кохлан, смущенный обсуждением его финансового положения при постороннем. — Однако… послушай, Пит, я не возражаю, если ты приведешь сюда приятелей. Но не можешь ли впредь сначала спрашивать меня?
— Простите, я думал, вы дома, — ответил Пит.
— Все в порядке, ничего страшного.
Пит
Он пошел к Парламентскому холму, через парк мимо легкоатлетического стадиона и обратно, в Кэмден-таун. Мысли его блуждали от детей к прошлому. Когда он снова вернулся домой, Пит и его приятели уже ушли, но в воздухе по-прежнему висел запах сигарет и чего-то еще. Кохлан отворил окна, чтобы проветрить комнату, а затем плотно запер дверь и отправился спать.
Ночью, ворочаясь в постели, не в состоянии заснуть из-за шума, доносившегося от соседей, Кохлан снова вернулся к мыслям, посетившим его во время прогулки. У него с женой не могло быть собственных детей, а потому он не представлял себе, как урегулировать ситуацию с Питом. Инстинкт подсказывал, что он все сделал правильно, но Кохлан молил Бога дать ему нечто большее, нежели инстинкт.
В 1945 году, незадолго до того, как Кохлан начал ухаживать за женой — он знал ее с младшей школы, и в юности они жили всего в трех улицах друг от друга, — у нее был короткий, но бурный роман с женатым американским солдатом, служившим в Лондоне. Когда американец бросил ее, чтобы вернуться к жене в Западную Виргинию, она просто не обратила на это внимания, словно он значил для нее не больше пары старых туфель. Но потом, через два месяца, она впала в глубокую депрессию и три недели не выходила из дома. Когда же, наконец, вышла, она была уже совсем другой — тихой и безропотной, словно полиняла, а жизнь и душа остались в старой коже. И у нее появилось время для Кохлана, тоже тихого и надежного паренька из дома по соседству. Конечно, пошли слухи, что вовсе не депрессия была виной ее затворничества, а что вслед за отъездом американца она сделала подпольный аборт, причем так неудачно, что осталась бесплодной. Кохлан, благодарный за ее внимание, не обращал внимания ни на какие слухи, хотя за всю их долгую супружескую жизнь она так и не смогла забеременеть. Даже сейчас, когда после ее смерти прошло более десяти лет, он по-прежнему отказывался верить, что слухи были чем-то большим, нежели злобная болтовня, придающая особый смысл их бездетности.
На следующий день они снова были в его квартире, но теперь уже без Пита. Их было трое, они курили и смотрели по телевизору шоу Джерри Спрингера.
— Что вы здесь делаете? — спросил Кохлан, изо всех сил стараясь выразить негодование, но ощущая страх.
Парни просто не обратили на него внимания, просто скалили зубы на извергающий гром аплодисментов телевизор.
— Как вы вошли? — сказал Кохлан и сделал еще один шаг.
Парни все так же ухмылялись и его не замечали.