Лондон. Темная сторона (сборник)
Шрифт:
Он продолжается. Я с беспокойством шагаю через торговый центр к Теймслинку. Выбеленный бетонный вестибюль ни дать ни взять точно заброшенный бункер где-нибудь в Восточной Европе. Пол на несколько дюймов залит дождевой водой, и желтые знаки с готовностью обращают внимание на этот факт. Кругом никого. Отдаленное подобие контакта с другим человеком создают разве что мониторы, передающие сведения, принятые ими за несколько часов до того в каком-то ином месте. У меня час до следующего поезда. На предыдущий я опоздал на считаные секунды. Вследствие болтовни с бездомной женщиной. Заметьте, она здесь даже по имени не названа, Но, в сущности, все повествование строится вокруг нее. Не будь ее, вы бы этого не читали. Или читали бы в ином виде.
Я направляюсь к остановке автобуса. Нужный автобус появляется в течение нескольких секунд после моего открытия, что нужен
Забравшись в транспорт, я сосредоточил взгляд на загадочном пустующем сиденье. Одном из трех незанятых вокруг дремлющей людской массы. Еще долго тащиться до терра аустралис инкогнита, и мои силы мне пригодятся позднее. В тот самый миг, когда я сел, до меня дошло, почему эти места не были заняты моими попутчиками. От человека в центре зоны отчуждения разит. Нет, едва ли это замечание справедливо. Поистине героическое зловоние окутывает его, смещаясь при каждом его движении, плывя почти зримыми клубами перед ним и позади него всякий раз, когда что-то тревожит его сон. Я терпел это столько времени, сколько мог. Но, в конце концов, пересел. Будучи хорошим мальчиком из среднего класса, я ждал, пока полностью не удостоверился, что он крепко спит. Я исходил из того, что невероятно, чтобы он не догадывался о своих миазмах, и у меня не было ни малейшего желания лишний раз ему об этом напоминать. С новой позиции мне стало видно, что, в сущности, прежнее странствие по туннелям было лишь уловкой, способом разогрева. А теперь началось настоящее. Здесь нет никаких знаков, никаких дружественных проводников, стискивающих книги, полные знакомых имен, чтобы посадить меня на мель. Я отвел глаза от дороги и перестал что-либо на ней замечать. Наскоро оглядел прочих пассажиров. В конце концов, когда объектов для разглядывания не осталось, я вынужден обратить внимание на мужчину передо мной. Он сидит, откинувшись, и в то же время подается вперед. Большой бизоний горб выступает у него на спине, направляя его голову в пространство меж коленей. Шерстяной бурый костюм, неведомо когда и где произведенный, усиливает впечатление чего-то бычьего. Зубчатые участки плоти цвета бифштекса с кровью перемежаются с подобием бледных мраморных плиток, ниспадая с костяка акромегала, превращая его лицо в систему мягких пещер. Его глаза почти погребены нависающими складками вздутой кожи, угрожающе наплывающими на щеки. Восковая персона, и только. Ее слишком поздно спасли от возгорания. Свалявшиеся патлы реют над черепом, точно венец из перьев. Он полуспит-полубодрствует. Случайные остановки и возобновление движения побуждают его дергаться, так что дрожь распространяется по всему телу, Эта дрожь воспроизводится облаком скверного запаха, облепляющим его, точно рой саранчи. Выдохи вырываются из пространства меж малиновых щек. Кажется, он не отсюда, он беженец с картин Гросса, укрытых от публики, чтобы ее зря не пугать. Он производил бы комическое впечатление, если бы не его невероятная огромность и этот звериный дух. Древний прадух, основные ноты которого моча, кал и пот, но мелодия обогащена тончайшими обертонами рвоты новорожденного и сырого мяса. В мозгу эта пьеса задерживается много дольше, чем в ноздрях.
Я обнаружил, что захвачен и поражен им, что едва способен сдержать свою радость открывателя. Я тяжело работаю над своими пустячками, и вышел в путь, говоря себе, что нынче вечером случится что-нибудь, достойное, чтобы доверить это бумаге. И, кажется, мне удалось заклясть этого мясистого голема, использовать его для нужд повествования, поместить его в графу, загодя помеченную «Местный Колорит», теперь там содержится нечто и впрямь странное, неподдельное, аутентичное, более умелый автор умудрился бы сгустить это до абзаца, а то и до фразы. Но я не могу сразу успокоиться и отвлечься. Мой ум бурлит, ища способа похитить это создание и приручить, дабы использовать в своих целях. То, что он явно спит, его наружность, его нечистый дух, все это хорошо. Я задумываюсь на миг, а нельзя ли как-нибудь исхитриться подковать его и пустить в бойкий сюжет, дабы, не особенно себя затрудняя, извлечь из этой встречи преимущества. Пока я об этом размышляю, он начинает шевелиться и собирать пожитки, дабы покинуть
Автобус останавливается, и, когда двери отворяются, зверина рывками устремляется к ним. И белые пластиковые мешки шлепают по запястьям, взметывая торнадо. И теперь след его присутствия разносится по всем четырем углам салона. Я украдкой бросаю на него взгляд, меж тем как он обрушивается вовне, на тротуар. Он распрямляется, выходя из бокового крена. Один из мешков взлетает и ударяет по стеклу рядом со мной, раздается звук, который мне не нравится. Рисунок тьмы сокровенной на миг разрешается в то, что моими молитвами не есть лицо, и вот минотавр исчез.
Патрик Маккейб
С кем вы знакомы на небесах?
(Patrick McCabe
Who Do You Know in Heaven)
Патрик Маккейб родился в 1955 году. Он написал романы «Кэрн», «Мясник», «Мертвая школа» и «Завтрак на Плутоне». Он также является автором пьес и сценариев и только что закончил новый роман «Зимний лес». Живет в Слиго, Ирландия.
Место действия — Олдгейт
— Все правильно, — сказал я и позвонил в полицию.
— Можно поинтересоваться, кто звонит? — спросили у меня.
— Эдгар Лустгартен, — ответил я. — Вы должны помнить меня по «Ступеням Правосудия». Хотя, возможно, и не помните.
— Нет, откровенно говоря, не припоминаю, — ответили мне. Если честно, это неважно, потому что меня уже нет. А потом был Фин в «Дэйли Миррор» с анораком, натянутым на голову. Но это точно он, больше некому. Больше ни один человек в мире не носит такую двухтонную обувку. Худшее в Мики Фине — его неуемная похвальба.
— Погляди на меня, я суперволонтер!
Я никогда не жаловал этих белфастских ублюдков, уж больно они петушатся. Ну, теперь, в Брикстонской тюрьме, у него будет предостаточно времени для бахвальства. Бедный старина Фин. А ведь он — всего-навсего еще один из длинной череды ирландских бандюг с поникшими плечами, угодивших в Альбионе за решетку милостью Ее Величества.
Вначале все шло хорошо, спору нет. Я думал: подамся в Лондон. Свалю и больше не вернусь.
— Прощайте, коровы, — сказал я. — И стежки-дорожки, счастливо оставаться. — Я бодро показал им зад, им и всему моему унылому краю. В конце концов, на дворе стоял 1973 год. Все разбегались из нашей вонючей дыры.
— Пока, папа и мама. Пока, малышня. Надеюсь, скоро помрете, — выдал я и смылся.
Я и впрямь встретил верных друзей. Этаких славных парней, которым не откажешь в душевности. Они носили топы зигзагами и полуспущенные джинсики.
В тот же день, когда я сошел на берег, взорвали магазин «Хэрродз»; по этому поводу мною заинтересовались два фараона — приветик, мол. Верьте не верьте, так все и было. Я сунул им конверт с именем старикана, но это не больно-то их обрадовало.
— Ты тут можешь здорово влипнуть, — добавили они. — Лихое времечко настало, глазастенький ирландский дружок.
Большую часть пути я был не в себе. Ну и выдул несколько пинт с одним прожженным типом, рожа у которого была точно спелый томат.
— Знаешь, что учинили англичане? — спросил он. — Повесили нескольких достойных ребят перед их же дверьми.
Никогда в жизни я не видел такой рожи. «Невозможный Обормот из Типперери», единственное мало-мальски подходящее определение, которое приходило мне в голову при взгляде на эту физиономию.
— Я расскажу тебе кое-что о Лондоне, — заявил он. Правда, я так и не узнал, что он собирался мне поведать. Ибо в следующий миг — шлеп! — его пьяная башка упала прямехонько в большую пепельницу, только рыжая шевелюра взметнулась, точно огнецвет. Я быстренько убедился, что никто не смотрит, пошарил в его внутреннем кармане и без усилий извлек оттуда тугой кошелек. Внутри оказалась стопка фотографий, с которых улыбался во весь рот здоровяк-фермер, не иначе как недавно скончавшийся брат моего собутыльника. Впрочем, там лежала и недурная пачка деньжонок — аккуратная, перетянутая резинкой, как это водится у бывалых скотопромышленников.