Лондон

Резерфорд Эдвард

Что же касалось известий о девственнице в «Собачьей голове», они и впрямь поражали. «Мне и достанется», – бормотал он, приходя все в большее возбуждение. Впрочем, девчонку Доггет он тоже порадует подарком, чтобы не загрустила.

Он задержался лишь один раз и ненадолго. Широкая грязная дорога от Вестминстера тянулась параллельно реке и меньше чем в миле от аббатства сворачивала направо. Здесь Темза совершала у Олдвича последний поворот и величественно устремлялась за Лондон. В этом месте высился каменный монумент с искусной резьбой,

увенчанный крестом, перед которым Барникель остановился сотворить короткую молитву.

Крест стоял всего лет пять; его воздвигли после кончины на севере жены короля Эдуарда, которой тот, что было крайне необычно для монарха, оставался и верным, и преданным. Огромный кортеж сопроводил ее тело в Вестминстер, двенадцать раз остановившись на ночлег; в последний, перед официальным вступлением в аббатство, – на этом самом месте, на повороте дороги. Привязанность Эдуарда была столь сильна, что он повелел воздвигнуть каменный крест на каждой стоянке. Имелся еще один – близ Вуд-стрит в Уэст-Чипе. А поскольку данное место существовало под искаженным старым английским названием Чаринг, означавшим поворот, сей трогательный маленький памятник был известен как Чаринг-Кросс.

Барникель почитал королеву, но у креста задержался потому, что в день воздвижения оного его собственная дорогая жена, принесшая ему семерых детей, скончалась в родах на восьмом. Он так и не нашел ей замену и предпочел раз в неделю наведываться в Бэнксайд. Поэтому он, как обычно, помолился за нее и после уж поехал на свидание. Совесть его не мучила. Жена была жизнелюбкой и поняла бы. Он пустил лошадь легким галопом.

Изобел и Марджери уже подходили к «Собачьей голове», но все еще не могли решить, как поступить. Они побывали у врача на Мейден-лейн, которому за взятку велели держать язык за зубами, и тот не замедлил подтвердить их опасения.

– Это проказа, – сообщил он.

Так называли все заразные язвы. Промыв болячку белым вином, врач выдал Марджери мазь и клятвенно пообещал исцеление.

– Главный ингредиент – козлиная моча, – заметил он воодушевленно. – Помогает всегда.

Та с сомнением поблагодарила.

– Наверно, мне лучше ненадолго убраться, – сказала Марджери. Прежде она никогда не разлучалась с сестрой. – Могу заплатить за комнату, а завтра мы всяко закрыты из-за парламента.

В действительности хозяин борделя нуждался в сестрах для некоторых тайных услуг.

– Я буду молиться, – откликнулась Изобел.

Она отличалась набожностью. Церковь относилась к проституткам неоднозначно. Так, они допускались к причастию, но хоронили их в неосвященной земле. Хотя Изобел не понимала, означает ли это, что покойники больше подвержены моральному осквернению, чем живые. Пусть так – она верила, что Бог простит ее прегрешения в этом жестоком мире и спасет. Но знала, что болезнь Марджери не должна обнаружиться.

– Не надо тебе сегодня работать, – посоветовала она. – Утром придумаем, что делать.

Погруженные

в заботы столь неотложные, они по-прежнему не вспоминали о крошке Джоан. Но вспомнили, когда подошли к борделю, испытав некоторое потрясение, потому что девушка стояла снаружи между двумя мужчинами и в обществе хозяина. Было ясно, что дела приняли прескверный оборот.

Вальдус Барникель кипел от ярости. Булл благостно улыбался, а хозяин борделя пребывал в смятении.

– Ты предложил мне девственницу! – гремел новоиспеченный олдермен.

– Она и была с утра, – извинялся тот. – Я думал, сир, что вы прибудете раньше.

– И прибыл бы, – изрек олдермен, презрительно посмотрев на Булла, – но я находился у короля Эдуарда! Он говорил со мной о парламенте, – пояснил Вальдус в качестве последнего напоминания аристократу о своем превосходстве.

– Ею лишь раз и попользовались, – пробормотал хозяин, испуганно глянув на Булла.

– Я, – подтвердил тот со спокойным удовлетворением.

Скороспелый олдермен, он же парламентарий, вытаращил глаза.

– На что она мне, по-твоему, после этого старого пердуна? – вскричал он, ярясь на проклятого аристократа.

Хозяин борделя испугался, что дело кончится дракой. Но гнев рыботорговца доставлял Буллу нескрываемое удовольствие.

– Похоже, я успел первым, – сказал он без обиняков.

– Хам! – набросился Барникель на хозяина. – Вот как ты поступаешь с верными клиентами! Клянусь Богом, я отправлюсь к другим, а сюда ни ногой!

– Значит, не хочешь ее? – осведомился Булл.

– Не больше, чем собаку! – проревел Барникель.

И замолчал, не зная, что делать дальше. Он пришел с твердым намерением получить женщину. Но девушка стояла бок о бок с его заклятым врагом, который, как выяснилось, управился первым, и гордость не позволяла Барникелю к ней прикоснуться. Как же быть?

В эту секунду подоспели сестры Доггет.

– Возьму девицу Доггет, – угрюмо заявил он. – Ту, что обычно.

– Это которую? – Хозяин борделя так переполошился из-за поворота событий, что позабыл.

Барникель уставился на него:

– Марджери, разумеется.

Сестры в ужасе переглянулись. Они думали лишь об одном: если олдермен подцепит что-то от Марджери, расплата будет нешуточной. Он разнесет бордель в щепки. Их, вероятно, вышвырнут. Времени на разговоры не было, и одна шагнула вперед.

– Вечно он хочет меня, а сестру – никогда, – улыбнулась она. – Идем, голубчик!

Затруднений не предвиделось. Марджери давно рассказала ей, что ему нравилось.

Но для настоящей Марджери, покинутой внизу, одна закавыка осталась. Она спешно готовилась извиниться перед несчастной Джоан. Они обещали защитить ее – и вот что вышло!

Однако странно – ни тени упрека в глазах. Наоборот, девушка смеялась. Покуда Марджери Доггет таращилась на нее, Джоан улыбнулась Буллу и поцеловала в губы.