Лондон
Шрифт:
Вестминстерское аббатство образца 1295 года выглядело на редкость странно, благо набожный король Генрих III, решивший его перестроить, допустил прискорбную ошибку. Несмотря на огромную сумму, собранную евреями, и заложенные драгоценности, которые Генрих намеревался пустить на возведение роскошного нового храма Эдуарда Исповедника, деньги у него закончились. Великолепная восточная половина церкви, хоры с трансептами и малая часть нефа возвысились безупречно; высокие арки выдержали в вытянутом готическом стиле. И вдруг строение будто обрывалось и уменьшалось до более чем скромной высоты старой нормандской церкви Исповедника. Такая картина сохранялась уж четверть столетия: две церкви, выстроенные в разных стилях,
Но если бы на старое аббатство оглянулся Вальдус Барникель, чего он не сделал, то не нашел бы в нем никакого изъяна. В тот день мир исполнился для него совершенства.
– Я самый счастливый человек в Лондоне, – сказал он самому королю.
Вальдус Барникель Биллингсгейтский был кругл как шар. Казалось, что природа, решившая заключить неимоверную силу и темперамент его предков в пространство поменьше, смекнула, что столь кипучую энергию возможно сковать, дабы избежать взрыва, исключительно сферой, идеальной и прочной. Он был гладко выбрит, хотя рыжие патлы свисали чуть ли не до плеч, и носил меховую шапку. Вальдус излучал уверенность.
И он имел на то основания. Ибо разве обычные рыботорговцы не вознесли свой промысел до городских высот? Он уже носил красные одежды олдермена. Обращаться к нему впредь следовало «сир». Что же касалось унижения горделивых аристократов Буллов, которых он ненавидел всю жизнь, то Барникель признавал: «Моя душа наполнилась медом». Действительно, отныне ему было незачем преклоняться даже перед зажиточностью Буллов, благо Барникель сам разбогател.
Его путь к богатству типичен для рыботорговцев. Вскоре после правления короля Иоанна семья приобрела рыболовецкое суденышко, затем еще одно. К рождению Вальдуса она располагала не только складом на биллингсгейтском причале и огромной лавкой на рынке с шестью молодцами за стойкой, но и, главное, – подобно нескольким преуспевшим лондонским торговцам рыбой – вторым опорным пунктом для торговых дел. Это был маленький, но деятельный порт под названием Ярмут, находившийся почти в сотне миль от Лондона на восточном побережье. Там у семейства имелось еще два рыболовных судна и половинная доля в чрезвычайно доходном грузовом корабле. Именно в Ярмуте Барникель обрел жену – свою великую удачу, а также влился в любопытное историческое движение.
С Нормандского завоевания обширная территория Восточной Англии веками жила старинным укладом. Да, прибыли и чужаки, в основном фламандские ткачи, чьи навыки нашли себе достойное применение. Но все эти неохватные пастбища, леса и болота, по сути, оставались под действием датского права: земля англов и датчан, поселенцев и купцов – обособленный, независимый край, открытый лишь буйному восточному ветру с моря. Как и остальная Англия того века, восточная ее часть разбогатела. Самым приметным предметом экспорта стало собственное сукно двух разновидностей по названию деревень, где сосредоточилось производство: Керси на юге и городишко Ворстед – на севере.
Поэтому Барникелю естественно было жениться на богатой юной наследнице из Ворстеда, чей род, как и его собственный, восходил к мореплавателям-викингам. Благодаря этому его состояние удвоилось. Когда он забрал жену в Лондон, за ней последовала вся семья.
Среди многочисленных переселенцев, стекавшихся тогда в столицу, купцы из Восточной Англии представляли значительную часть. Барникель недавно заметил: «Люди уже и говорят-то иначе. Совсем как женина родня!» Но он не распознал в этом небольшом изменении местного лондонского выговора сигнала о более глубоком историческом сдвиге. Потому по случайности или велением судьбы в конце XIII
Вальдус был богатым купцом. Торговал, разумеется, по-прежнему рыбой, но его суда доставляли в придачу меха и древесину с Балтики, а также зерно и даже вино. Еще вчера – олдермен. А сегодня? Он совершенно не был готов к тому, чтобы с утра его призвал к себе сам король Эдуард.
Совсем недавно он стоял перед рослым седобородым монархом, и глаза короля неотрывно смотрели в его собственные.
– Ты нужен мне, – изрек монарх. – Для моего парламента.
И рыботорговец зарделся, едва поверив в такую честь. Барникель – в парламенте!
Когда король английский Эдуард I решил дважды в год созывать, как он именовал их, парламенты – обычно в Вестминстере, – то проявил свойственные ему коварство и прозорливость. Помня об унижении отца и деда, упрямство которых загнало их под пяту баронских советов, он действовал намного умнее. Никто и никогда не посмел бы сказать, будто Эдуард правил без сторонних советов. Для всякого важного решения он созывал не только совет баронов, но и другие заинтересованные стороны. Если дело касалось Церкви, то приглашал представителей духовенства; если торговли – бюргеров из городов; если общей воинской повинности – местных рыцарей. А иногда – всех перечисленных скопом. Такие парламенты наблюдали и за отправлением королевского правосудия, где присутствовавший в совете король являлся также судом последней инстанции. Да, монарх нередко издавал законы самостоятельно, совещаясь лишь со своими тайными советниками. Но он никогда не заходил слишком далеко и всегда заручался содействием парламентов.
В точности так же, как он сокрушил власть лондонского мэра и его олигархов при помощи мелкого купечества, монарх мог применить парламенты для обуздания своих феодальных вассалов, что делал снова и снова посредством законодательных актов. В меньшей степени мог даже Церковь ограничить. И вот при короле английском Эдуарде I великий институт парламента впервые начал приобретать очертания: не для того, чтобы, Боже упаси, вверить власть народу, но с целью упрочить политическое влияние короля, простиравшееся все дальше и глубже.
Случилось так, что накануне заболел один лондонский парламентарий.
– Вот я и призвал тебя, – улыбнулся король Эдуард Вальдусу.
Конечно, неспроста. Барникель не дурак. Если в этом парламенте монарху понадобились купцы, то это означало, что он хочет обложить города налогами. И возжелал многого, раз был готов польстить новоиспеченному олдермену. Что ж, быть по сему.
И он обратился к Барникелю по имени.
Неудивительно, что Вальдус захотел отпраздновать знаменательный день. Этим он и собрался заняться далее. Ибо непосредственно перед уходом к королю получил сообщение из Бэнксайда. Насчет девственницы. Туда он с превеликим рвением и устремился.
Вальдус Барникель посещал «Собачью голову» раз в неделю вот уже почти пять лет. И с тем же постоянством спал с одной из сестер Доггет.
Имечко забавляло его, ибо такое же носил городской ювелир, не имевший к ним никакого отношения, – человек уважаемый и без чувства юмора. Барникель время от времени дразнил его: видел, дескать, твоих сестричек за рекой.
В Бэнксайд он собирался нынче в любом случае. Король Эдуард с обычной проницательностью осознал великую истину, которую в будущем подтвердят все законодательные собрания: политики неразрывно связаны с проститутками. «Если я наводню город рыцарями и парламентариями, – заметил он, – они обязательно отправятся к шлюхам и попадут в беду». Поэтому на время заседания парламента в Вестминстере бэнксайдские бордели закрыли, по крайней мере официально.