Лондон
Шрифт:
Но подлинным даром Генри, как вскоре убедился Джулиус, было умение обзаводиться влиятельными друзьями. За считаные недели после возвращения он, казалось, перезнакомился со всеми не только в городе, но и при дворе. Покуда Джулиус возился с отчетностью, Генри чаще отсутствовал: то выезжал на охоту, то обедал с каким-нибудь знатным лордом, то посещал придворное увеселение в Уайтхолле. Сперва Джулиус думал, что это было лишь способом укрепить положение семьи в обществе. Но однажды Генри, щеголяя охотничьим костюмом, небрежно бросил на стол документ: это был контракт по отправке огромного груза шелка, подписанный ни много ни мало самим Бекингемом – наиболее влиятельным фаворитом при королевском дворе.
– Полезные
Все дело заключалось в монополиях, которыми, конечно, обладали крупные торговые компании. Строго говоря, наверное, без привилегий, дававших исключительные права на торговлю в дальних краях, при инвестициях столь значительных было не обойтись. Но Генри говорил о сделках незначительных:
– Хочешь открыть пивную? Тебе понадобится лицензия – обратись к фавориту. Золоченая канитель? Изволь, у моего приятеля есть монополия. Крохотная монополия, Джулиус, все равно стоит целое состояние. И так заведено при всех дворах.
Особенно при дворе Стюартов, мог бы добавить он.
Когда Джулиус достиг зрелости, то поводом для его беспокойства стал именно королевский двор.
Не приходилось отрицать, что между новым домом Стюартов и английским народом существовал разлад.
Личность короля Якова лишь ухудшала дело. Он и прежде не отличался особой моралью, а к старости превратился в позорище. Был ли он вправду гомосексуалистом или испытывал лишь старческое влечение к юношам, никто наверняка не знал. «Но он буквально исходит слюной», – делился Генри. К счастью, наследный принц Чарльз обладал и достоинством, и высокой нравственностью, а потому пуританское население Англии закрывало глаза на отца и обращало взоры к отпрыску. У короля действительно имелись фавориты. Наибольшим, который вскоре стал заправлять всем, был Бекингем – юноша редкого обаяния, недалекого ума и до того ладный собой, что король Яков произвел его в герцоги. Многие считали, что монополий у Бекингема и его друзей стало слишком много.
– Он, как и все фавориты, задел старую аристократию, – объяснил Генри. – Они готовы при случае расправиться с ним.
Но это были обычные придворные распри, с которыми король мог разобраться. Настоящая проблема, намного глубже, возникла меньше чем через год после того, как сэра Джейкоба хватил удар.
Парламентская сессия 1621 года началась за упокой. Во-первых, король Яков не созывал парламент уже несколько лет. Правда, и денег не просил, но за истекшие столетия депутаты привыкли к регулярным консультациям. Они чувствовали, что ими пренебрегают. И если кому-нибудь из аристократов хотелось обуздать зарвавшихся придворных фаворитов, то палата общин расположилась их поддержать, и стоило всем собраться в Вестминстере, как депутаты нашли способ напомнить королю, кто они такие на деле. Избранный метод наполнил двор удивлением.
Новости принес Генри.
– Импичмент! Такого не было со времен Плантагенетов.
По правде говоря, палата общин поступила довольно разумно. Депутаты осудили не самого Бекингема, а двух коррупционеров помельче, и прелесть импичмента состояла в том, что эта процедура была доступна как палате лордов, так и палате общин в обход короля. Сигнал подали ясный: пора вести себя с парламентом полюбезнее. Одна беда: вроде бы просвещенный, хотя и не без странностей, король Яков с чего-то взял, что коль скоро монархи являются Божьими помазанниками, они и правят по Божьему праву. А потому их подданные обязаны подчиняться, ибо монарх не мог ошибаться. Таков Закон Божий, сказал он, и он был всегда – притязание, которое наверняка привело бы в ужас средневекового церковника и рассмешило бы любого Плантагенета. Тюдоры позаботились обзавестись в парламенте советниками, а Елизавета была мастером компромиссов. Но король Яков ожидал только повиновения. Палата общин
– А он ее разорвал, – доложил Генри с мрачной веселостью.
– И что же дальше? – встревожился Джулиус.
– Ничего, – рассудил Генри. – Парламент зол, но понимает, что король стареет. Бояться нечего.
Вернувшись в Лондон, Доггет и Марта в тревоге ждали, не потребует ли неизвестный благодетель, проведав об их возвращении, свои деньги назад. Но тот, таинственный, хранил молчание. Следующим вопросом было: что делать? В конце концов проблему разрешил Гидеон Карпентер. Его отец Катберт внезапно скончался вскоре после их отъезда, и Гидеон предложил Доггету совместное дело. Они подыскали дворик с мастерской у самой вершины Гарлик-Хилла, а также жилье поблизости, а потом взялись за починку всего подряд, что принесут. Джон скучал по лодкам, но дел хватало.
И с этих пор, когда по церковным праздникам они ходили в церковь Святого Лаврентия Силверсливза, сэр Джейкоб в бессильном отвращении взирал на проклятое семя – скованный как парализовавшим его ударом, так и тем фактом, что, даже если бы заговорил и потребовал вернуть деньги, люди рано или поздно спросили бы, зачем он их дал. Тем временем Джулиус, видя, что отца буквально трясет от ярости при виде этой компании, мог сделать лишь вывод об исключительной греховности Марты и ее семьи.
Но все равно он не собирался причинять им никакого вреда в тот день, когда вышел из города через Холборн и добрался до церкви Святой Этельдреды.
За последние десятилетия там произошли изменения. Старый епископский особняк стал резиденцией испанского посла, церковь – его личной часовней, а соседние сады, принадлежавшие фавориту королевы Елизаветы Хаттону, были названы его именем. Едва дойдя до Хаттон-Гардена, Джулиус увидел экипаж испанского посла и, поскольку этого требовали правила вежливости, снял шляпу и поклонился, но сделал это с великой неохотой.
При Стюарте положение Англии в Европе осталось тем же, что и при Елизавете. На материке бодались католики и протестанты. Католическая Франция на пике могущества, испанские и австрийские Габсбурги сохраняли решимость восстановить вселенскую Римскую церковь. Протестантская Англия являлась островком, который не мог себе позволить войны. Яков был вынужден действовать осторожно. Правда, в отличие от Елизаветы, у него имелись дети. Недавно же, когда католическая Австрия изгнала германского зятя Якова, король рассудил: «Если мы подружимся с Габсбургами, то, может быть, убедим их вернуть мальчику его земли». Испания была самым крепким в католической вере королевством, и потому ее посла начали осторожно обхаживать.
Лондонцам это не понравилось. Баланс сил был для них пустым звуком. Они не поверили в друзей-католиков. «Помни Марию Кровавую! – возражали они. – Помни о Гае Фоксе!»
Стайка подмастерьев, околачивавшаяся у Хаттон-Гардена, хотела повеселиться. Когда появился испанский экипаж, они принялись показывать пальцем; один загоготал и сделал грубый жест, зазвучали возгласы:
– Испанская собака!
– Папист!
– Нам не нужны паписты!
Джулиус пожал плечами. Экипаж проехал мимо. Джулиус не вспоминал об этом до следующего дня, пока Генри не вернулся из Уайтхолла с новостью:
– Испанскому послу нанесено оскорбление. Король взбешен.
– Так я все видел, – отозвался Джулиус. – Сущие пустяки.
– Видел? – Генри схватил его за плечо. – Ты их знаешь? Значит, обязан заявить. Король отдал распоряжение мэру. Виновных необходимо найти и сурово наказать.
Джулиус замялся, так как одним из юнцов был Гидеон Карпентер.
Генри понадобился почти час. Он заявил Джулиусу, что это его долг, и подчеркнул, если покрывательство вскроется, с их будущим при дворе будет покончено навсегда. И наконец: