Лондон
Шрифт:
Война уже преобразила узкий задний двор дома, снятого Доггетами возле Лавендер-Хилла. Во-первых, вдоль асфальтовой дорожки срыли траву и разбили огород. Во-вторых, появился загончик с тремя курами. Дальше расположилось убежище Андерсона.
Рут ненавидела его.
– Я не могу сидеть закупоренной в такой тесноте, – жаловалась она. – Там сыро, ребенку туда все равно нельзя!
Она твердила об этом без умолку, хотя Чарли считал убежище совершенно сухим. Но он знал, что Рут не переспоришь. Поэтому существовал третий вариант: сидеть дома под лестницей. Чарли обложил мешками заднюю дверь и окно. Это было все, что он мог сделать.
– Если на бомбе напишут наши имена, никуда не спрячешься, – сказала ему Рут, и шесть лондонцев из семи думали так же.
Он все равно из ночи в ночь перед уходом уговаривал ее пойти в убежище Андерсона. Наконец сдался:
– Мне пора, я больше не могу спорить.
– Иди, – ответила Рут. – Ничего нам не сделается.
И Чарли Доггет, надев форму и прихватив сапоги и шлем, отправился на свою опасную ночную работу.
В четверть седьмого Хелен Мередит поцеловала мать и пожелала спокойной ночи. Форма ей очень шла, белокурые волосы были заколоты и убраны под шапочку.
– Выглядишь на двадцать пять, и ни днем больше, – улыбнулась Вайолет.
– Спасибо, – с улыбкой кивнула та.
– Хелен. – Мать придержала ее за руку. – Не волнуйся. Все будет хорошо.
Невилл Силверсливз с готовностью впрягался в любой воз. В том не было его вины: к нему обращались, а он качественно делал все, о чем просили. Еще в ранней молодости он унаследовал от отца почтенную старую юридическую контору «Одсток, Олдербери и Силверсливз». И в какое бы общество он ни вступил, через несколько лет его неизбежно звали в секретари. Он был высок, с редеющими черными волосами и очень длинным носом. «На этот нос, как мухи на липучку, слетаются всякие мелкие посты», – съязвил один ядовитый барристер.
Будучи верующим человеком, чья фирма помогала епархии, Невилл прислуживал в соборе Святого Павла и, в силу должности, попал в инспекторы добровольных пожарных отрядов, которые действовали в Сити и Холборне. За последние месяцы лондонцы невзлюбили этих блюстителей за беспощадные требования к режиму затемнения, но те лишь выполняли приказы. Они ошибочно полагали, что немецкие летчики способны засечь с пяти тысяч футов даже зажженную сигарету. В самом Сити проживали немногие, но под защитой оказалось столько банков, контор и церквей, что инспекторы занимались серьезным делом. Пожары и бомбы угрожали им в той же мере. Но Невилл Силверсливз считал это просто очередным бременем, назначенным ему судьбой.
Этой ночью он заступил на дежурство.
Подстанция братьев Флемингов находилась в восемьдесят четвертом секторе на внешней границе лондонской юрисдикции. Это была школа, ныне эвакуированная. Арсенал сводился к четырем такси с лестницами, трем прицепным насосам, фургону и двум мотоциклам.
Дружины собрались вскоре после шести, но им, возможно, предстояло протомиться часы, пока их не призовут на помощь измотанным бригадам, работавшим в центре. На подстанции расположились офицер из кадровых пожарных плюс сами бригады, все члены которых принадлежали к Вспомогательной пожарной службе. Перси и Герберт состояли в резерве, вдобавок Перси обычно присматривал за кухней.
В главном зале поставили доску для игры в дартс, а Герберт прославился исполнением на старом пианино популярных песен из репертуара мюзик-холла. Единственной проблемой, по мнению Перси, было питание.
К сожалению, руководство не сумело его толком наладить. В распоряжении Перси имелись только рис, капуста и зеленоватая, на его взгляд, солонина.
– Не разгуляешься, – заметил он Герберту.
Оставалось одно: сварить рис и дожидаться гула первой партии немецких самолетов, пролетавших на центр Лондона прямо над головой. Давно стемнело, и Герберт сосредоточенно наигрывал очередную легкую мелодию, когда Перси, выглянувший за дверь, услышал рокот одинокого мотора, который надвигался прямо на него, затем он увидел пару огней, а вскоре – что-то огромное и огненно-красное.
– Боже, – выдавил он, задрожав.
Адмирал сэр Уильям Барникель вымахал ростом шесть футов и три дюйма; его грудная клетка напоминала нос линкора, а борода была пышной и рыжей. Он выглядел истинным потомком своих викингов-предков.
– Мой дед Джонас был простой морской капитан, – отчитывался он скромно. – А до него – сплошные, как выяснилось, рыботорговцы.
Адмирал плохо знал Сити и не представлял себе веса, который имели члены этой старинной гильдии. Но стоило ему шагнуть на квартердек, и он превращался в командира ничуть не хуже своих пращуров.
Власти пошли на осознанный риск, назначив адмирала ответственным за значительную часть лондонской Вспомогательной пожарной службы.
– Он никудышный дипломат, – деликатно возразили отдельные бюрократы.
Барникель мог рыком остановить фрегат.
– Нам и не нужен дипломат, – ответил лично Черчилль. – Нам нужен человек, способный поднять боевой дух.
И вот неистовый темперамент адмирала Барникеля, подкрепленный большим и могучим сердцем, излился на Вспомогательную пожарную службу.
Его-то бороду и узрел Перси, когда адмирал, по своему обыкновению, нагрянул с неожиданной проверкой этого клочка своих обширных владений.
– О боже, – снова пробормотал он.
Пожарные в полном составе потянулись за адмиралом.
– Еще мешков к этой двери! – бодро командовал тот. Затем увидел пианино и взревел: – Песню!
Герберт выдал «Nellie Dean», и адмирал зычно подпел.
– Славно! – Он хлопнул Герберта по спине. – Лучше любого радио! Но что с пианино? Оно настроено?
– Не очень, – признался тот.
– Так настройте! – загремел адмирал.
Он осмотрел форму и обувь; по треснувшему шлему лупил кулаком, пока тот не развалился; принес из машины новый и всех назвал героями. Затем вошел в кухню:
– Кто ответственный?
Перси нервно выдавил, что очевидно – он.
– Готовите, что дают?
– Да, сэр, – честно ответил Перси и после возблагодарил Бога, что так сказал.
С отвращением глянув на рис и капусту, Барникель подверг инспекции солонину. В чем в чем, а в питании адмирал сэр Уильям Барникель знал толк. Он давно усвоил: если команда сыта, она и довольна. Ему было известно и то, что многие пожарные продолжали думать, будто всем на них наплевать. Поддев вилкой зеленоватый кусок, он осмотрел его и принюхался. Откусил, пожевал, скривился и выплюнул.