Лондонские поля
Шрифт:
Кит знал, что это его изъян. Ах, как хорошо он это знал! Он прекрасно понимал, что это его слабое место, потому что постоянно попадал из-за него в разные передряги. А еще все осложняло одно обстоятельство: он принадлежал к тем парням, которые даже до женитьбы не в состоянии обойтись без постоянной цыпы-пташки, которая сидела бы дома, занималась хозяйством и которой бы он изменял. Кит пробовал было обойтись без постоянной подружки, и последствия такого распыления неизменно носили характер драматический. Так, значит, тем больше причин держать, если можешь, свой рот на замке! Молчание, говорят, золото…
О, сколько, сколько раз он, еще не вполне остывший после дела, обнаруживал, что хвастает очередной победой перед дружком или мужем той самой цыпки, которую только что опрокинул! Бывал и другой вариант: выяснялось, что хвастает он очередной своей изменой перед отцом или братом той самой пташки, которой только что изменил. Горе горькое, горе ругливое… В первые дни после женитьбы Киту случилось оказаться на грани фола даже и с Кэт — он едва-едва удержался, чтоб
Кит обожал сплетничать об амурных делах. Но что он мог рассказать о Николь?
Даже ни поцелуйчика… При обычных обстоятельствах сошло бы и откровенное вранье, и в голове у Кита был уже заготовлен вступительный абзац (начинающийся словами: «Эти шикарные заграничные штучки — самые что ни на есть никудышные!»). Но обстоятельства обычными не были. Разговору, которого жаждал Кит, разговору, в котором он болезненно нуждался, надлежало «иметь место быть» либо с барменом Годом, либо с Шекспиром — оба они, подобно Киту, испытывали своеобразные сложности с женщинами. Шекспир, будучи более пассивным и сочувственным слушателем, был предпочтительнее; к тому же он отличался сдержанностью (по правде говоря, Шекспир, как правило, вообще пребывал в бессловесном состоянии — из-за колес, из-за бухнины). Вот как должен был проходить этот разговор — во всяком случае, так он развивался у Кита в голове:
«Шекспир? Слышь, я чуть не уделал ее. Я, браток, чуть было ее не уделал». — «Паршиво?» — «Ну. Так близко… еле сдержался». — «Доставала тебя?» — «Еще как! В одном, блин, бикини». — «Ну, к этому, старик, тебе не привыкать». — «Да. Но видел бы ты ее! Так и напрашивалась». — «Это самое худшее, что может прийти тебе в голову». — «Точно». — «Но ты контролируешь свою агрессию». — «Да-да». — «Ты проявляешь Выдержку и Воздержанность». — «Ну. И Возмужалость. Отговорил себя, и все». — «Молодчага, старик». — «Ну. Давай, брат! Будем здравы».
Своеобразные сложности в отношениях с женщинами, испытываемые Годом, Шекспиром и Китом, состояли в том, что они (Год, Шекспир и Кит) их (женщин) насиловали. Во всяком случае, делали это прежде. Все они ходили на одни и те же курсы реабилитации, участвовали в одних тех же программах «товарищей по несчастью»; они овладели одним и тем же жаргоном, одной и той же доморощенной психологией; и больше они этим не занимались. Они научились контролировать свою агрессию. Но главная причина того, что они этим больше не занимались, состояла все-таки в том, что изнасилование, выражаясь юридическим языком (переведенным на язык Кита), это, блин, не какая-то там забава или шутка: здесь никогда нельзя оказаться победителем — только не при этих гнилых дээнкашных базарах, блин! Славные денечки миновали. И Шекспир, и Год подолгу отсидели за свои подвиги в тюряге, а Кита едва-едва не посадили. Первое из двух судебных разбирательств, где он обвинялся в изнасиловании, прошло более-менее гладко («Ну за что, Джэки, за что?!» — раненым зверем завывал Кит, сидя на скамье подсудимых). Но второе дело было очень страшным. В конце концов истица, благодарение богу, сняла обвинение, но для этого Киту пришлось продать свою тачку и вручить ее папочке три с половиной штуки. Ни много ни мало. Конечно, изнасилования, совершенные Китом, должны рассматриваться отдельно от тех бесчисленных случаев, когда он, будучи совсем юным, вынужден был силой заваливать под себя всяких там динамщиц да ледышек (а также лесбиянок с богомолками). Нет, изнасилования были чем-то совсем иным. Изнасилования более всего походили на те случаи (не столь многочисленные, если исключить из общего списка Кэт), когда он искренне пытался силой склонить женщину к совокуплению, а она, по той или иной причине, не отвечала ему взаимностью.
Изнасилование для него было чем-то совсем особенным. И именно готовность совершить изнасилование ощутил он, когда она смутно вырисовывалась над ним, стоя на пару ступенек выше, раздвинув ноги и смеясь безумным смехом, а он протянул руку и костяшками пальцем дотронулся до денежного «дула» под тканью бикини. Все его тело чувствовало себя, как, скажем, по утрам чувствует себя глотка, его собственная, омытая горячим кофеином, обволоченная дубильными веществами — и рыдающая, моля о первой своей сигарете. «Мы будем это проделывать с моей скоростью», — сказала она. Фиг там. Нетушки, не с твоей скоростью. С моей, блин, скоростью. С Быстрой Перемоткой, со Стоп-Кадром, а перед самым концом нажмем на Медленно. С мужской скоростью, безо всяких этих тормозов, на которые норовят нажать женщины, если только им это позволить. Изнасилование, думал он с отвлеченным ужасом. Изнасилование — это что-то особенное. Это — максимум, это — как бой, в который вкладываешь все до последнего, как игра, в которой постоянно делаешь ставки или выкладываешь
Кит был рад, что не сделал этого. Был рад, что не изнасиловал Николь Сикс. Определенно. Его в дрожь бросало, стоило только об этом подумать. Отчаянная схватка, которая необходима для изнасилования, все то, что она у тебя отбирает, плюс колоссальный риск — да, ты рискуешь вкладываемым в это дело политико-сексуальным престижем, — а также болезненные угрызения совести (и легкие телесные повреждения), которые часто остаются после, ни в коей мере не готовят к большой игре в дартс — особенно к столь жесткому испытанию характера, с каким Кит столкнулся в «Пенистой Кварте». Кроме того, насиловать Николь было бы совершенно излишним, как с исчерпывающей ясностью — по мнению Кита — показал его следующий к ней визит, состоявшийся на другой день. Изнасилование, покуда оно длится, всегда является самой насущной необходимостью; затем же, полсекунды спустя, оно становится совершенно излишним.
Наконец, изнасилование не давало никаких денег. Покажите-ка Киту богатого насильника. Ну же, просто ткните пальцем хотя б в одного. Нет, денег это дело не сулило никаких. Но, кажется, деньги могла принести ему Николь Сикс.
В финансовом отношении Кит переживал не лучшие времена. Их у него вообще не бывало, лучших времен в финансовом отношении. Даже в самые заработливые свои периоды, когда он, словно в рождественской сказке, натыкался на золотую жилу удач в мошенничестве и плутовстве, жульничестве и надувательстве, вымогательстве и воровстве, когда деньги обильно стекались к нему со всех сторон, у Кита так и не наступало лучших — в финансовом отношении — времен. Каждый день неизбежно наступала минута, когда его поджидала горькая участь: он все до последнего пенни проматывал в «Мекке». Всякий раз терял все подчистую, и исключений из этого правила не было. Нет, порой он выигрывал; но всегда упорствовал, снова и снова делая ставки, покуда наконец не разорялся в пух и прах. Кэт, которая не знала и десятой доли всего этого, обычно недоумевала, куда уходят все деньги: действительно, куда же они уходят, эти коричневые пакеты, туго набитые десятками, эти свертки двадцаток, по толщине вполне сопоставимые с рулонами туалетной бумаги? Потому что день обыкновенно начинался и заканчивался тем, что Кит либо вытряхивал содержимое ее сумочки на кухонный стол, либо в ярости молотил кулаками по электросчетчику. И куда же все ушло? В последний раз Кэт задала этот вопрос мягко и терпеливо, а с той поры давно уже его не повторяла. Потому что Кит тогда чуть не рехнулся от злости. Как может он добиться хоть какого-нибудь успеха, как может он хоть чего-нибудь достичь в этой жизни, если повязан по рукам и ногам женушкой с такими ограниченными взглядами, мыслящей так жалко и так мелко? «О господи, — сказал он. — Ну, что-то типа инвестиций. Валютные спекуляции. Фьючерсы». На самом деле Кит просто не понимал, что деньги могут накапливаться — ну, разве что в джек-поте букмекерской конторы. С другой стороны, к чести Кита надо отметить, что находиться в букмекерской конторе ему не нравилось. Не по-человечески это — если тебе нравится находиться в букмекерской конторе. Кит не имел ничего против взгроможденных один на другой телевизоров, против закадрового голоса, от которого закладывало уши, против всяческих объедков да обрывков; на него куда больше воздействовала атмосфера застарелого отчаяния, когда он видел парней в дырявых башмаках, в костюмах за пятьдесят пенсов, стоявших там и пытавшихся предугадать будущее, не имея для этого никакой иной подсказки, кроме «Ивнинг Ньюс».
…Кит стоял у стойки «Черного Креста», о чем-то переговариваясь с Телониусом; в шуме полуденного прибоя расслышать их слова было невозможно. Кит был облачен в длинный пиджак с объемистыми карманами, белые расклешенные брюки и белые же узконосые туфли; терзаемый жаждой, он большими глотками пил пиво. Телониус, укутанный в долгополую шубу, ощетиненную мехом, лишь изредка обращался к своему стакану с апельсиновым соком. Когда Телониус стал что-то перечислять на воздетых кверху щедро окольцованных пальцах, лица обоих озарились весельем. Телониус смеялся, обнаруживая длинный, цвета семги, язык. Как раз у границы их силового поля стояли две блондинки. Ту, что помоложе, звали Джунипер; она, слегка тронутая бронзовым загаром, со скандинавскими серебристыми волосами, которые очень ее красили, была подружкой Телониуса. Блондинку постарше звали Пепси, и она была подружкой кого угодно; уже очень, очень долгое время была она чьей угодно подружкой. Если бы случайный слушатель подошел на шаг ближе, он вскоре обнаружил бы, что Кит и Телониус обсуждают некое преступление, частично связанное с насилием.
— Не бзди, мужик. Вот в чем вся штука: не бзди, — заключил Телониус. — Это блестящая возможность. Подумай, мужик, об этом. Поразмысли хорошенько, лады? Больше ни о чем не прошу.
— Н-нет, — выдавил из себя Кит. — Нет. Ценю твое предложение, дружище. Не подумай чего. От души желаю, чтоб тебе повезло. Искренне, друг. Я ж тебе не какой-нибудь там… Мне только в жилу, если мои кореша огребают конкретные бабки. Дело… дело просто…
— Все дело в дротиках, мужик. Можешь не продолжать, я понял. Все дело в твоих дротиках.